Сибирский юрт после Ермака: Кучум и Кучумовичи в борьбе за реванш - [49]

.

Предлагаемая мной реконструкция некоторых черт мироощущения Кучумовичей во многом умозрительна и основана на анализе обстоятельств жизни царевичей. Однако рассмотрение многолетнего «казачества» Кучумовичей позволяет согласиться с оценкой их психологического настроя, данной в XVIII в. И.Э. Фишером, — правда, с присущей веку Просвещения мелодраматичностью: «Принцы Кучумовой фамилии, сравнивая великолепие своих предков с бедным своим состоянием, по необходимости снедаемы были скорбию и печалию…»[566].

Заключение

Рассмотрев одну за другой неудачные попытки Кучума обрести поддержку среди бывших подданных, вассалов и соседей, можно было убедиться, что в целом все они не проявили энтузиазма в этом отношении. Солидарность разных народов и племен, даже под знаменем борьбы с новыми пришлыми властителями края, едва ли была достижима. Конечно, здесь сказывались этнокультурные различия, какие-то застарелые обиды, межплеменные распри. Иногда провал объединительных попыток Кучума объясняют его не вполне легитимным ханским статусом («узурпатор»[567]) или чрезмерной авторитарностью его правления до 1582 г. Наверное, все эти факторы действительно имели значение. Однако, чтобы проанализировать их, поддержать или опровергнуть эти версии, понадобилось бы углубиться в историю Сибирского юрта до Ермака, а это выходит за тематические и хронологические рамки данного исследования.

Но думаю, что была еще одна причина, по которой Кучуму нс удалось сплотить вокруг себя сибирских аборигенов. Это фатальная потеря им трона и, соответственно, утрата необходимого атрибута всякого государя — явление, которое у средневековых тюрков обозначалось персидским выражением фарр-и падшахи, т. е. «царственный фарр». Его можно истолковать как божественное благоволение, небесное избранничество, харизму правителя[568]. Утрата правителем «царственного фарра» означала прекращение его поддержки высшими силами, отсутствие их покровительства. Помогать ему в такой ситуации означало бы вступить в противоречие с волей потусторонних вершителей земных судеб, которые разочаровались в своем былом избраннике.

Позднейшее осознание сибирскими татарами обреченности юрта иллюстрируется показательным феноменом их общественного сознания. После завоевания ханства среди суеверных татар получили хождение рассказы о зловещих приметах, якобы предвещавших этот катаклизм еще до появления Ермака (окрашивание вод Иртыша в цвет крови и т. п.)[569]. Очевидно, еще и поэтому свергнутый хан нигде не смог найти широкой поддержки.

Похожее отношение испытывали и к потомкам Кучума — все менее успешных и временами жалких в своем скудном прозябании, борьбе за выживание, зависимости от калмыцких покровителей. Как было показано выше, многие коренные жители региона считали за лучшее переселяться целыми родами в дальние края, чем подчиняться новым властителям Сибири или помогать старым. Воспоминания мятежных башкир о принадлежности Кучумовичей к «золотому роду» Чингис-хана, о вытекающих из этого обстоятельства их монархических прерогативах оказывались преходящими эпизодами в сложной политической ситуации, когда российская власть и народы, вошедшие в состав Московского государства, притирались, адаптировались друг к другу.

На основании известных мне и изложенных в книге материалов я не могу поддержать мнение о «популярности Кучумовичей среди тюркского населения Сибири, позволявшей им поднимать здесь восстания вплоть до начала XVIII в.»— популярности, проистекавшей якобы из их исконной легитимности: «Кучумовичи являлись единственно законными наследниками улуса Шейбани в Сибирском царстве»[570]. Мне представляется крайне сомнительным, чтобы телеуты, вогулы, селькупы, башкиры и другие объединялись с татарскими царевичами на основании их династических прав на забытый к тому времени улус Шибана. Принцы-«казаки» никогда не обладали достаточными военными силами, материальными ресурсами и авторитетом для мобилизации вокруг себя сколько-нибудь заметных массовых движений. Как правило, они присоединялись к восстаниям, начавшимся без их участия, и иногда довольствовались почетным рангом номинальных лидеров повстанцев.

Свидетельством предопределенной безуспешности борьбы Кучумовичей и отсутствия широкой солидарности с ними служит такой очевидный факт, как молчание о них в устном творчестве и письменных родословиях тюркских народов Сибири. Там есть рассказы или упоминания о Кучуме[571], некоторых его женах, о многочисленных мусульманских проповедниках ХV–XVІ вв., но не находится места для Кучумовых сыновей и внуков. Столетие их интриг и сражений прошло практически бесследно для исторической памяти коренных жителей края (вопреки романтическому утверждению писателя Д.Н. Мамина-Сибиряка — см. эпиграф к нашей книге[572]). Единственное косвенное упоминание о «бродячих царевичах» мне встретилось в пересказанном Д.Я. Резуном предании (неясно, русском или татарском) о том, что татары, страдавшие от набегов Кучумовичей и калмыков, нашли в траве икону Спаса, которую вручили казакам-годовальщикам Тарханского острога[573]. То есть при этом уникальном упоминании интересующие нас персонажи предстают как несомненные враги и разорители.