Сибирь - [40]

Следующее различие, на мой взгляд, между Россией и Францией в том, что принадлежность к интеллигенции в России не означает статус интеллектуала, философа, мыслителя, писателя, а в более широком смысле — выбор образа жизни, в которой большое место отводится культуре, книгам, общению, музыке… Все, кто знал Россию или страны «востока» до 1991 года, свидетельствуют: интеллигенция, которая должна была замкнуться в самой себе, чтобы избежать систематического уничтожения, развивала такие ценности, как юмор, любовь к книгам, к размышлениям, искусству, мысли… Закончила она тем, что смешалась с диссидентством, — не в смысле прямых политических выступлений, в большинстве случаев невозможных, пресекаемых и подавляемых, — а в смысле ведения образа жизни, вызывавшего у нас восхищение: небольшие квартирки, иногда однокомнатные, простая маленькая кухонька с диваном у стены, но до потолка забитая книгами, картинами, старинными предметами. Кошка на софе, остатки еды на тарелке, водка, выставленная за окном для охлаждения, портрет Лермонтова на стене или рисунок импрессионистов и повсюду книги… Никогда пропасть между русской интеллигенцией и французскими интеллектуалами, даже самыми ярыми противниками коммунизма, не была так глубока. Что касается «сторонников» или «сочувствующих» коммунизму, то судьба диссидентов вообще никогда не была в сфере их внимания… Ни одни, ни другие никогда не пробовали жить в одной комнате в коммуналке, но среди книг, картин и остатков серебряных приборов…

Очевидно, что именно история коммунизма так отделила французскую и русскую интеллигенцию. И если сегодняшняя ситуация их объединяет, это значит, что нынешние формы (несовершенные) наших демократий и экономического либерализма приемлемы для обеих… В России «интеллигенция в новых социально-политических обстоятельствах не имеет уже того престижа, которым она обладала ранее», замечает социолог Лев Гудков в середине девяностых годов во время франко-русской встречи. А у нас есть ли еще возможность вести одинокую жизнь, но связанную с ценностями культуры, книгами, искусством, мыслью? «Символический» статус чтения исчезает как в России, так и во Франции…

По возвращении в гостиницу я долго вспоминала учителей, которых видела совсем немного, их невероятную доброту и желание показать себя с лучшей стороны в этот день, атмосферу робкой радости, смешанную с грустью в момент расставания. «Мы так далеки!» — казалось, говорили они. Увидимся ли когда-нибудь еще? В 20 часов, уставшие, как и каждый день, мы ужинаем в ресторане «Сибирская тройка» перед тем, как вновь сесть в поезд. Мы пьем до дна, я отказываюсь от позволения дамам пить маленьким глотками, танцую с D. F. Затем мы вновь на перроне вокзала. В 22 часа 30 минут мы отправляемся в путь на Красноярск. Полулежа на полке, я добавляю немного водки в стакан с вишневым соком.

Пятница, 4 июня и суббота, 5 июня В поезде на Красноярск

Вот мы в 4000 километрах от Москвы и все ближе и ближе к Агафье, отшельнице в тайге. Абакан, река, на берегах которой обосновались ее родители в 1938 году, протекает через саянские горы в 300 километрах к югу от Красноярска, куда мы прибудем в субботу поздним утром.

Поезд едет неторопливо, со скоростью от 60 до 80 километров в час, по местности, где не слишком густой лес чередуется с редкими населенными пунктами, состоящими из нескольких бедных домиков. Знакомый пейзаж. Копны сена, крыши, покрытые рубероидом, прижатым камнями или бревнами, позади широкие сопки и опять лес, березы, лиственницы. Луга покрыты ковром желтых цветов, над которым покачиваются провода линий электропередач. Поезд движется, но мы не продвигаемся: колеса крутятся, поезд дрожит и качается, меняются пейзажи, а впереди у нас все еще половина пути. Мы околдованы и опьянены пространством. Этим бесконечным пространством, безграничной мощью, источником и порождением мира. Это физическое ощущение пространства-творца не покидает меня с самого начала нашего путешествия.

…Наступает ночь. Мне дали книгу Захара Прилепина. У меня совсем не было времени даже начать ее читать. Сегодня я узнала, что он — член национал-большевистской партии, как и Эдуард Лимонов, с которым я познакомилась в Париже в 1993 году. Их газета называется «Лимонка» (Граната). Раньше они организовывали в России многочисленные демонстрации протеста, а у нас часто говорили о «красно-коричневых». Сейчас о них говорят меньше. Не знаю, каково их влияние.

Я очень устала от долгого чтения и засыпаю крепким сном.

…Подъем в 7 часов. Быстрый утренний туалет. Я немного сожалею о том времени, когда, как это видно из некоторых романов (английских), путешествовали со складным широким плоским тазом и «махровым мешком» (должно быть, он немного покрывался плесенью изнутри). Я тоже придумала что-то вроде душа, который действовал. Я вешала свою одежду на крючок (поднимала ее после каждого резкого толчка поезда), смачивала одно полотенце водой (надо много раз нажимать кран), обтиралась мокрым и вытиралась сухим полотенцем. Ощущение холода было приятным. Затем поход в вагон-ресторан с кем-нибудь из нашей группы, так как меня пугали эти шумящие тамбуры между вагонами: дверь хлопает, пол опасно двигается под ногами.