Шварце муттер - [20]

- Вот и все, Марта, - сказал роженице доктор, - Можешь поспать, и неделю хотя бы – не работай. И уж постарайся вперед не беременеть, а то видишь, что выходит.

Доктор прикрыл роженицу пледом и принялся собирать потихоньку добро свое обратно в саквояж, и тут с галереи тихим лепетом послышались – аплодисменты. Яков поднял голову и глянул наверх – безумными глазами. На этого идиота.

Он был в маске, тот любопытный идиот, и навряд ли Яков мог бы потом утверждать – что видел в ревельском борделе именно лифляндского ландрата. Тот зритель был очень дорого одет, с драгоценной перевязью, и темные кудри вились над его головой – словно отброшенные шквальным ветром. И этот шрам, от подбородка до скулы, и глаза, серые, змеиные, злые… Он стоял так высоко, это мог быть просто похожий человек, мало ли дуэлянтов со шрамами…

А потом – из двери за спиною любопытствующего зрителя вышел еще один. В такой же маске, но – полуодетый, в расстегнутой рубашке, очень белый и тонкий, как молочный серп луны. Этот, новый – подошел сзади, и обнял своего – друга ли, любовника? – за плечи белой, в блестящих перстнях и браслетах, рукой, и чуть толкнул назад, к себе, и что-то прошептал ему на ухо. И тот улыбнулся, словно услышал забавную шутку. Но то не была забавная шутка – Яков выучился читать по губам, он понял.

Волосы и кожа – как сам солнечный свет, готически переломленная талия – это мог быть братишка Рейнгольд. А мог и не быть – все-таки маска. Мог оказаться и просто похожий на него человек.

- Вот так же, кусок за куском, ты и вытягиваешь из меня мою душу…

- У тебя нет – никакой души, - господин со шрамом сбросил с плеча молочную, браслетами звякнувшую руку, и повернулся, и медленно побрел по галерее – прочь.

Дядя и племянник приходили в себя в профессорском кабинете, после долгой и сложной операции по извлечению рогатого камня из мочевого пузыря, дядя на операции – блистал, племянник – достойно ассистировал, а симулянт Петруша отбыл домой – с притворной кишечной коликой.

Постучался в кабинет давешний румяный Михаил, объявил:

- К вашей милости господин Тремуй!

Не объяви его секретарь-санитар, Яков и не признал бы смотрителя оранжереи. Без пышного вороного аллонжа и без краски – Тремуй имел невзрачный вид. Сивые редкие волосы, и морщинистое кирпичное личико, в отсутствие пудры оказавшееся обветренным, с темными морщинами, в сетке лопнувших сосудов. Даже изумрудные лучистые глаза его поблекли и отсвечивали – болотом…

- Доктор! – посетитель прянул к профессору на тонких дрожащих ногах, комкая в пальцах платок – совсем как оперная певица амплуа «добродетельная супруга», - Умоляю вас! Карета внизу! Вы не можете не поехать…Месье Морташов очень, очень плох…Он в отчаянии, и только вы, доктор…

- Не поеду, - тихо, но твердо как отрезал доктор Бидлоу, - После сегодняшнего пузыря я вашего Мордашова попросту покалечу – руки дрожат, глаза закрываются. Да и годы не те – козлом скакать по вызовам. Вот, берите Ван Геделе, он молодой хирург, многое обещает. Поедешь с ним, Яси?

- А что у вас – свищ, грыжа? – на всякий случай уточнил Яков, и под конец назвал самое страшное, - Или – ущемление?

- Побои у нас, - признался, потупясь, де Тремуй, и со стыда порвал-таки платок.

- Поехали, - легко согласился Яков, побои ничуть его не пугали, - Вы же не против, виконт – если я заменю дядюшку?

- О да, только – скорее, - пропел де Тремуй, как показалось Якову, совсем уж наигранно страдающим голосом.

Вдвоем вышли они на улицу – уже стемнело, весна наконец-то вошла в свое право, снег растаял, и кареты переобулись с полозьев – на колеса.

- Господин Мордашов – это смотритель гардероба? – спросил Яков, забираясь в карету вслед за своим Вергилием, - При той нашей встрече мы не успели друг другу представиться.

- О да, мой бедный Анри – он смотрит за гардеробной в императорских покоях, - в пространство сомнамбулически проговорил де Тремуй, и Якову все сильнее стало казаться, что он придуривается и вовсе не убит горем, а себе на уме, - Такая жестокая судьба…Бедный мой сосед…

Даром что француз – де Тремуй говорил по-русски ровно и гладко, без привычной французам картавости.

- Вы вместе живете? – спросил Яков, чтобы как-то поддержать беседу.

- Анри приютил меня, - пояснил его визави, разведя сухие ладошки, словно богоматерь на иконе, - Я ведь иностранец, своего дома у меня нет, а русская казна человеку на моей должности дает недостаточно – чтобы и поддерживать подобающий вид, и содержать дом, и содержать выезд. Эти наши с Анри придворные наряды – копия нарядов нашего патрона и начальника, обер-камергера фон Бюрена, - Тремуй почтительно возвысил глаза, - Мы все обязаны носить его цвета, а это так дорого стоит…

- А как вышло, что его вдруг побили? – спросил Яков, и де Тремуй от ужаса подпрыгнул:

- Кого? Фон Бюрена?

- Да нет, вашего месье Анри.

Смотритель выдохнул с явным облегчением.

- Богиня любви не была к нему благосклонна, а бог коварства и войны Арес как раз обратил на Анри свое пронзительное внимание, - начал с недобрым энтузиазмом свой рассказ де Тремуй, - Мой неосторожный друг назначил свидание трем дамам в один день. Но он не удержал язык за зубами – дамы узнали друг о друге, и рассказали мужьям, и на первом же свидании – Анри поджидали в засаде все шестеро.