Шварце муттер - [18]

- А, Быдлин… - одобрительно кивнул господин, не отрывая глаз от клубка, - Вы Ренешкин лекарь?

- Нет, - отвечал Яков, и тут же прибавил с надеждой, - Пока нет.

- Позовет – не отказывайтесь, - собеседник вскинул на Якова пронзительные зеленые глаза. Лицо его покрывали бархатистые пудреные морщины, словно ловчая сеть. Глаза в лучах морщин казались добрыми, но были на самом-то деле – лед, - Я смотритель оранжереи, виконт де Тремуй. Как устроитесь у графа – забегайте ко мне в оранжерею, я сорву для вас персик.

Смотритель гардеробной вернулся – со сложенными чулками, которые он вынес на руках, как мать младенца.

- Это его предпоследние, имейте в виду, - предупредил он сурово.

- Премного благодарен.

Яков отдал ему пряжу, цапнул чулки и быстрым шагом направился обратно. Ему было до чертиков интересно – что успели за это время драгоценный пациент и его беременная красавица.

От двери слышались голоса – и оба мужские.

- Я оставил тебя, чтобы ты грел мое место, братишка, и ты нагрел его – превосходно. Даже с избытком – о, будущий наш счастливый папи…

Говоривший, судя по всему, очень старался не орать – и голос его, гулкий и звучный, гремел лишь вполсилы. Яков решил было, что речь идет о беременной обер-гофмейстрине, но потом внезапно догадался. Не только гофмейстрина не желала сегодня ехать с горки вниз…

- Я подменял вас, как умел, - послышался тихий, с отчетливой иронией, голос церемониймейстера, - Вы знали, каков я. И вы могли бы просить об услуге кого-нибудь другого.

- Кого же? – с веселым гневом вопросил собеседник.

- Хотя бы Казика, превосходный мой господин ландрат…

«Я же не должен стоять так с чулками – до морковкиных заговинок» - подумал Яков и поскребся в дверь.

- Заходи, Коко, - милостиво разрешили ему.

Яков толкнул дверь и вошел.

- Чулки, ваше сиятельство, - предъявил он свою добычу, и поднял глаза от собственных протянутых рук – на высокого гостя. Вблизи превосходный ландрат оказался еще лучше – бледный от ярости, глаза его были серыми, ясными и злыми, как у большого зверя. Он отшатнулся от козетки так стремительно, что звякнула перевязь, и выпрямился, словно позируя для портрета – статный и гордый, с отброшенными будто шквальным порывом волосами, с развернутыми по-военному плечами и волевым подбородком, пересеченным – очень уместно! – настоящим! – шрамом с настоящей же дуэли. (Яков сразу же вспомнил веселенький дядюшкин рассказ…)

- Прощай же, Mulier amicta sole, - простился с братишкой ландрат, делая вид, что совсем никакого лекаря с чулками в комнате нет и в помине, и стремительно вышел.

- Тоже мне, звэр, - прошипел ему в спину церемониймейстер, с польским выговором.

- Чулки, ваше сиятельство, - смиренно повторил Яков.

- И чего ты ждешь? – пациент недоуменно поднял подведенные золотом брови, - Ты совсем дурачок, Коко? – он призывно качнул сахарно-белой ножкой, - Надевай же их, - и прибавил на всякий случай, - На меня, конечно же.

«Вот ведь кошкина отрыжка» - припомнил Яков меткое определение своего дорожного товарища – для церемониймейстера оно годилось в самый раз.

- Напомни-ка мне, как медик медику, что такое Mulieramictasole, - попросил Яков братца Петера. В карете возвращались они вдвоем, доктор Бидлоу соединил свое одиночество с одиночеством доктора Лестока – и оба почтенных доктора продолжили возлияния, то ли в трактире, то ли в гостеприимном доме цесаревны.

- Жена, одетая в солнце, - отвечал тут же Петер, - Это не медицинское, это из Иоанна Богослова.

- А, тогда понятно, почему я не знаю…

- Что говорил тебе обер-гофмаршал? - любопытствовал Петер, - Он к тебе приставал? Пытался подкатить?

- Нет, - отмахнулся Яков. «Чулки не считаются», - А он – может?

- Говорят, что может. Ты красивый, а он не разбирает – к кому… Та прекрасная дама, что боялась ехать с горки – тоже, говорят, от него брюхата.

«И не только» - вспомнил Яков, и спросил, тихо, чтобы не подслушал кучер:

- Как думаешь ты, Петичка, как уживаются у одной особы сразу столько галантов – и Корф, и Бюрены, и оба брата Левенвольда? Неужели не грызутся?

- Корф – баловство одно, так, на разочек, - пояснил Петер, - Супруги Бюрены – наемные конфиденты, креатуры, они скорее такая нанятая семья, чтобы скрашивать вдовье одиночество. У Бюренов трое детей, они с Анной и жили все вместе на Митаве – в одних покоях, как мухи в кулачке, и с тех пор не могут расстаться. Бюрен управлял имением Вюрцау, а теперь он – обер-камергер, заведует всем хозяйством в Лефортовском дворце, и ремонтом, и, главное, всеми закупками. Это ее семья, Яков. А ландрат – сосед по имению, приятель, советчик и старый друг. Прежде они были на равных, хоть сейчас ландрат и примчался – искать милостей, но больше не для себя самого, для своей маленькой бедной родины. Сам он стоит столь высоко, что лично для себя ничего и не просит. Ландрат несметно богат, и всевластный хозяин на собственных землях, притом – избранный хозяин. Это, Яшечка, друг – и ставит он себя с государыней как друг, а вовсе не ниже. Они с Бюренами обитают на разных этажах.

- А церемониймейстер?

- Младший, Рейнгольд? Этот Рейнгольд – вселенский женский заговор, великий дамский секрет, - завистливо вздохнул Петер, - Женщины отчего-то условились считать его неотразимым, и гоняются за ним, словно он переходящий приз. Кронпринцесса Шарлотта, матушка Екатерина, цесаревна Елисавет – государыне нашей лестно было, наверное, побывать в подобной компании, а заодно проверить, что там такого особенного. Так он остался тобою доволен?