Шварце муттер - [19]

- Быть может, - пожал плечами Яков, - Я не хотел бы служить столь надменному говнюку. Кривляка, трусишка, шпынял меня, словно слугу. А сам – испугался, как девчонка, собственной крови… Я привык к более достойному обращению, возможно, мой де Лион меня разбаловал.

- Так наймись в лекари к барону Корфу, он добряк, и жена его в тяжести. Дядюшка рад будет рекомендовать тебя, он все мечтает сбыть тебя с рук, как невесту-перестарка.

«Вовсе нет, - с обидой подумал Яков, - я ему дорог, это ты у нас – бесполезный бездельник». А вслух сказал:

- Ты сам говоришь, что Корфа скоро отставят. Не хочу играть в проигранную игру.

- А игра выигрышная – кто? Лифляндский ландрат? – тут же понял Петичка.

- Покойная матушка учила меня – всегда выбирай самое лучшее, - ответил Яков, - Ты угадал. Я попрошу дядюшку о рекомендации к ландрату – если место это свободно.

Вельможа, дипломат, миллионер, chevalier sans crainte et sans reproche, галант высокой особы. Живой его де Лион…Темный шрам от настоящей дуэли, пересекающий лик благородного льва – от подбородка до скулы, скорее украшение, чем отметина…Все бы хорошо, если бы не единственная встреча, давняя, почти сошедшая с памяти, как старая кожа с ожога – и с ним ли встреча, или с кем другим, но ведь со столь похожим…Город Ревель, тихая заводь, размеренная жизнь, привычные шпионские заботы и хлопоты – и вдруг явление того господина, словно царапнувшая по лицу оплеуха…

Может, и не запомнил бы Яков ту ревельскую встречу, если бы не совпала она с его единственным, но весьма обидным акушерским фиаско.

Три с половиною года назад, на самой заре их с де Лионом совместных путешествий – кисли они которую неделю в скучной эстляндской столице, правда, в лучшей городской гостинице. Де Лион ожидал прибытия некой персоны, инкогнито, персона в дороге задерживалась, господа скучали. Таращились в окна, считали проезжающие экипажи, Яков упражнялся в новом для себя шпионском умении – чтении по губам. Вскоре весь потолок в номере сделался в плевках реактивов – молодой Ван Геделе учился составлять эликсиры и яды. Напротив лучшей в городе гостиницы размещался и лучший в городе бардак, и два молодых бездельника скоро протоптали туда дорожку.

Из этого самого борделя – и прибежала рано утром растрепанная девица:

- Доктор, пойдемте скорее! Марта рожает…

- Иди, Яси, - разрешил де Лион, не отрываясь от сложного трехколодного пасьянса, которому посвятил он всю ночь, - Хоть какое-то событие…

Яков собрал саквояж, накинул плащ. В саквояже прятался предмет его гордости – акушерские щипцы, собранные по чертежу, якобы краденому в Британии у самих господ Чемберленов. Молодому доктору не терпелось пустить их в дело. Прежде как-то не доводилось – бабы словно сговорились, рожали легко и быстро.

- Отчего вы не перенесли ее в комнату? – доктор подивился, что бедняга Марта рожает внизу, в прихожей, на диванчике перед самой лестницей. Рядом с роженицей хлопотали две девки и русская акушерка – старуха с отпечатавшимся на лице многолетним алкоголизмом.

- Как воды отошли – побоялись наверх тащить, а теперь и поздно уже, - призналась хозяйка, тощая, как спица, фрау Глюк, наверняка мерзавка сама запретила тащить роженицу наверх – чтоб не пачкать комнат, - да и утро раннее, клиент всего один, и он не против, даже платит – чтобы смотреть.

Яков краем глаза глянул наверх – на галерее, облокотясь на перила, стоял, и в самом деле, какой-то господин, но времени не было любоваться на этого идиота, пришла самая пора для щипцов.

- Полотенце, воду! – приказал молодой доктор, и девицы метнулись на кухню, - Давно началось? Почему прежде меня не вызвали?

- Так шло все как надо, только, видите – головка застряла, - начала оправдываться фрау Глюк, акушерка же молчала с тупым выражением лица, видно, не понимала по-немецки.

- Что за говно в родовых путях? – Яков посветил между раздвинутых ног – там, в глубине, кроме черной застрявшей головки, насыпано было что-то желтое, - Что за кристаллы, ведьма? – грозно по-русски спросил он акушерку, и та проблеяла почтительно:

- То сахарочек, батюшка, ребеночка на свет выманивали…

- У-у, идолище! – Яков со злости даже замахнулся на дуру щипцами, потом спросил роженицу, - Марта, есть у тебя – венера какая, чтоб я знал?

Марта ему не отвечала, только орала охрипшим от натуги голосом, но ответила фрау Глюк:

- У Марты сифилис, доктор. Год или полгода – она не признается.

«Хорошо, что мы к ней не ходили» - подумал Яков и сказал вслух:

- Бережно придется тянуть, кости плода при сифилисе крайне хрупки.

И – сглазил. Все случилось – как и рассказывал он потом профессору Бидлоу – и голову раздавил, и вытаскивал младенца из материнского чрева по кускам. Был младенец, на самом деле, не жилец на белом свете – при таком-то сифилисе, но Яков все равно не любил те роды вспоминать. И орущую Марту, и дуру акушерку с ее «сахарочком», и паршивку Глюк. И, главное, любопытного зрителя с галереи.

Доктор заставил роженицу выпить лауданума, водки с опием, крики поутихли, и Яков круглым ножом вычистил в медный таз – все, что осталось. Девки стояли около него с открытыми ртами, акушерка, дрянь пьяная, уже храпела в кресле, а фрау Глюк растворилась где-то в недрах своих бордельных владений.