Шутовской хоровод - [93]

Время от времени его собаковидный молодой друг Лансинг подходил и заглядывал в окошечко экспериментальной камеры — посмотреть, что творится внутри. Внутри этого деревянного домика, который мог бы напомнить Лансингу, если бы он отличался склонностью к литературным аналогиям, тот ящик, в котором Гулливер покинул страну Бробдиньянгов, творилось всегда одно и то же. Каждый раз, когда Лансинг заглядывал, Шируотер сидел на своем посту, в седле кошмарного велосипеда, и без конца нажимал и нажимал педали. Вода струилась на тормоз. И Шируотер потел. Большие капли пота сочились из-под волос, бежали полбу, повисали, как бусины, на бровях, попадали в глаза, скатывались по носу и вдоль щек, падали, точно капли дождя. Его толстая бычья шея была влажная, все его голое туловище, руки и ноги намокли и блестели. Пот лил с него, падал дождем на кусок прорезиненной ткани и стекал по ее складкам в большой стеклянный резервуар, стоявший под отверстием в центре ткани, там, где все складки сходились, как в фокусе. Автоматический терморегулятор, поставленный под камерой, поддерживал температуру на одинаково высоком уровне. Заглядывая в камеру через запотевшие стекла окошечка, Лансинг с удовлетворением отмечал, что столбик ртути неизменно показывал двадцать семьи пять по Цельсию. Вентиляторы в стенках и в крыше камеры были открыты — в воздухе Шируотер не испытывал недостатка. В следующий раз, подумал Лансинг, они герметически закроют камеру и проверят, какое действие оказывает чрезмерное потевиеплюс легкое отравление углекислотой. Это было бы крайне интересно; но сегодня их интересовало только потение. Убедившись, что температура держится на нужном уровне, что вентиляторы открыты, как нужно, и что вода по-прежнему струится на тормоз, Лансинг стучал в окошко. И Шируотер, медленно и неустанно катящийся на велосипеде по своей кошмарной дороге, поворачивал на звук голову.

— Ну как? — шевелились губы Лансинга, и его брови вопросительно подымались.

Шируотер кивал своей большой круглой головой, и капли пота, повисшие на бровях и усах, падали, как маленькие жидкие плоды от порыва ветра.

— Хорошо! — И Лансинг возвращался к своим толстым немецким книжкам у настольной лампы в другом конце лаборатории.

Постоянный, как температура, Шируотер медленно и неуклонно катился вперед. С небольшими короткими перерывами на еду и отдых, он катился с самого завтрака. В одиннадцать он ляжет на складную кровать, стоящую в лаборатории, а завтра в девять часов утра снова войдет в камеру и снова покатится дальше. Он будет ехать весь завтрашний день и послезавтрашний; и после этого, пока хватит сил. Раз, два, три, четыре. Катись, катись, катись… За сегодняшний день он проехал, должно быть, миль шестьдесят или семьдесят. Он подъезжает к Свиндону. Он почти у самого Портсмута. Кембридж и Оксфорд остались позади. Он скоро будет в Гарвиче, он катится по зелено-золотым долинам, где писал свои пейзажи Констебл. Он где-то в окрестностях Винчестера, у Чистой реки. Он минует березовые леса Арунделя и выедет к морю…

Во всяком случае, он далеко, он спасается бегством. А миссис Вивиш следует за ним, она неспешно идет за ним, покачиваясь, осторожно ступая между двумя пропастями. Катись, катись! Концентрация водородных ионов в крови… Величественно и спокойно смотрят ее глаза. Веки вырезаются арками на этих светлых кругах. Когда она улыбается, это похоже на распятие. Завитки ее волос — как бронзовые змеи. Ее неширокие жесты сдвигали со своих мест огромные куски Вселенной, и при слабом умирающем звуке ее голоса эти обломки обрушивались на него, Шируотера. Его мир не был больше безопасным, он больше не стоял на прочном фундаменте. Миссис Вивиш ходила среди развалин и даже не замечала их. Нужно строить все сызнова. Катись, катись! Мало того, что он спасается бегством: он еще приводит в действие строительную машину. Нужно строить, соблюдая пропорции. «В пропорции», — сказал старик. Старик появлялся посреди расстилавшейся перед ним кошмарной дороги; он сучил свою бородку. Пропорции, пропорции! Сначала была груда беспорядочно сваленных грязных камней; потом стал собор Святого Павла. Из этих обломков нужно построить жизнь, соблюдая пропорции.

Есть работа. И есть разговоры о работе и о теориях. И есть люди, способные говорить о работе и теоретизировать. С его точки зрения, это было все, на что они способны. Ему придется выяснить, что они делают еще; это интересно. И ему придется выяснить, что делают другие люди; люди, не способные говорить о работе и не очень способные теоретизировать. Почки у них такие же хорошие, как у всех прочих.

И есть еще женщины.

На своей кошмарной дороге он оставался неподвижным. Педали вертелись под его ногами, пот градом катился с него. Он спасался бегством и в то же время приближался. Ему придется приблизиться еще больше. «Женщина, что мне до тебя?»

Ничего: слишком много.

Ничего. Он замуровывал ее в свою постройку, большая колонна рядом с колонной работы.

Слишком много — он спасался бегством. Если бы он не заключил себя, как в клетку, в эту камеру, он продолжал бы бегать за ней, продолжал бы — весь из обломков, разбитый и ненужный — бросаться к ее ногам. А она не хотела его. Но пожалуй, было бы хуже, пожалуй, было бы в тысячу раз хуже, если бы она захотела.