Шургельцы - [47]

В первый год войны понаехало много разных людей рыть окопы и противотанковые рвы. Был один, краснолицый, бритый наголо татарин из-под Алатыря, хорошо по-чувашски говорил. Остановился у Чегесь. Степушку мать оторвала от груди и вместе с зыбкой к дяде отправила. На письма мужу не оставалось времени отвечать. Изба теплая, желудок сытый, и выпить находили — не до писем было. «Я тебя, Ласточку синеглазую, никогда не оставлю», — говорил ей новый друг. Но кончились работы, и улетел он. Ласточка осталась одна. Сначала растерялась было, а потом дом продала: «К Абдулле на Урал уеду!»

Через милицию разыскать его пробовала, да, наверное, и имя у него было другое: канул он как в воду. Тогда поехала в Буинск. Там, на улице, встретилась с Екимом. Тот показал ей отпечатанную на машинке бумажку с печатью, стукнул кулаком в свою тощую грудь:

— Назначили завветпунктом в Урюм, как редкого специалиста. — Трофимов поскреб затылок. — Теперь спиртишко и прочее в моем распоряжении. Понимаешь, моя Ласточка?

— Ласточка, да не твоя, — улыбнулась мать Стюпана. — Что мне там делать?

— В Урюме и артель есть, устроишься туда.

— Я хотела на Урале пожить, говорят, там неплохо…

Они зашли в столовую и вышли оттуда раскрасневшиеся. «За счастьем через Волгу переходить не станем — мое счастье при мне». Чегесь голову задрала, загордилась. Ездила тайком в Урюм к Екиму, а потом вовсе возвращаться домой перестала.

В деревне худой славы не скроешь. Анна, жена Трофимова, почувствовала неладное, решила понаведаться к мужу.

А муж-то и в ус не дул, жил себе припеваючи, миловался со своей Ласточкой.

Так Анна ее и застала.

— Чегесь, что ты, совсем с ума спятила? Опять к чужому таскаешься. Не стыдно?

— Кому как нравится, как кто умеет. Я, матушка, и тем, кто постарше тебя, отчета не давала.

Чегесь, позевывая, встала, накинула плащ Екима, предложила Анне сесть — как хозяйка.

— Ты что будто жена расположилась? Вместе живете, что ли? — никак не хотела понять правду Анна.

— Коль женщина мужа из дому выгнала, надо же за ним кому-то ухаживать — кашу сварить, чайку вскипятить…

— Не мели вздор, бесстыдница. Вот как огрею по хребту-то… — Анна держала в руках увесистую дорожную палку.

— Только дотронься, я караул закричу. Еким придет, акт оформит…

Они смотрели друг на друга, перебрасывались злыми словами. Непривычная к этому Анна и ругаться-то толком не умела. Пришел ветсанитар.

— Муллой заделался, с несколькими женами живешь?

Трофимов сказал томно:

— Мне с тобой больше не о чем разговаривать. — И вдруг повысил голос: — Убирайся отсюда. Ты мой авторитет подрываешь!

— Я тебя не с работы увольнять пришла. Поесть, белье сменить принесла, — сказала Анна сдержанно. — Сейчас время военное, с едой трудно. Восемнадцать километров с лишком шла, не поглядела на распутицу. А ты меня как собаку гонишь. Эх ты! — Анна вынула из сумки крестьянский сыр, размешанный с топленым маслом, белье, завернутое в газету. — Третью неделю как корова отелилась. Даже не придешь, не посмотришь. Ты эдак облик человеческий потеряешь. Мужики вернутся, что скажут?

— Целовала бы, обнимала бы, он бы и не ушел! — захохотала Чегесь.

— Ни масло, ни сыр твои не нужны мне. Уходи! — шумел муж.

— Не мне уходить… вот этой шлюхе! — Анна схватила Ласточку за руку, вытолкнула за дверь. — Ступай, ступай, ни стыда у тебя, ни совести.

Чегесь показала Анне язык, бросила бранное слово, хлопнула дверью.

— Напрасно ты ее гонишь, она все равно придет.

Жена тяжело вздохнула:

— Садись поешь. Я долго не задержусь. Соседку Нинуш за домом присмотреть попросила. Дочь наша у бабушки.

Еким снял очки, взял сыру.

— Родная дочь по отцу скучает. — У Анны на глазах выступили слезы. — Другие отцы с войны детям письма пишут, а ты…

— Вон там конфеты были, возьми для ребенка, — сказал Еким.

Анна нашла пакет.

— К бумаге прилипли. В сырое место не надо было класть.

— Куда положу? Чегесь, что на глаза ни попадет, все слопает. Ты ведь ее знаешь, она сластена.

Анна немного успокоилась, стала уговаривать мужа:

— Еким, людей не смеши. Другие мужчины на войне винтовку из рук не выпускают. Ее муж, может, скоро вернется. Что с тобой сделает? Дитя она бросила.

— Я что? Хоть сейчас на фронт. Сама знаешь, из-за глаз не берут. А без Чегесь я не могу. У нас с тобой такой любви не было, пора понять… Я тебе дом оставлю, на алименты охформляй.

— Никогда я в жизни ни с кем не судилась и не думаю. — Анна проглотила горечь. — Дай белье постираю, мыло принесла. Рубашка на тебе вся замаслилась. Потом уйду, ночевать не стану… Ты хоть ее стирать заставь.

— Анна, ты ведь знаешь, она не любит работать. Мы скоро хозяйку попросим, выстирает. Ты иди уж, а то далеко, проводить тебя — лошади нет. Война, пора понять…

Вот эту историю Шишкина рассказала секретарю райкома.

— А вы что ж смотрели?

— Такое ли было время, чтоб этим заниматься? Да и то сказать, добро-то какое, его и потерять — слава богу.

Ильин засмеялся:

— Пожалуй, что так.

— Вот тогда Шихранов с Трофимовым и познакомились в Урюме. Шихранов работал зампредом промартели. Рыбак рыбака видит издалека…

— Да, война проверила нас: кто оказался с червоточиной — не выдержал. Однако же продолжают жить, а вернее, гнить. И хоть бы какая польза от этого перегноя, — задумчиво сказал Ильин.