Шургельцы - [45]
Егорыч велел выпрячь уставшую лошадь, поставил в свои оглобли.
— Так мы и до петухов не вернемся, — путь не близкий. Что в моих санях — разделите на два воза и езжайте домой. Вон Иван Петрович говорит, что у вас и дойным коровам сена нет.
— Вон оно какое, пахучее, с ягодками, — восхищался Ягур, перетаскивая сено на дровни Стюпана. — Стюпан батькович, и ты свою силу покажи… У этого деда внучка есть, такая красивая, как вот этот цветок. — Ягур вытащил из сена голубой цветок, воткнул его в Стюпанову шапку.
— Как я буду с ней разговаривать? — удивился парнишка. — Я по-русски ни бельмеса не знаю.
— Ничего, она тебя научит, — успокоил его Ягур.
Пока Ягур и Стюпан складывали сено, Егорыч и Ванюш тихонько тронулись на Волжский остров.
Возвращались с нагруженными возами. Шургельские лошади часто останавливались: гора была крутая.
— Иди-ка сюда, — позвал старик Ванюша.
Тот подошел.
— Слушай, Ваня, неужто ваши односельчане на таких лошадях ездить не стыдятся? Ведь такие же, как я, — белобородые.
— Еще бы не стыдиться. И я стыжусь. — Ванюш помолчал, признался с досадой: — Смотрю и удивляюсь. У нас стало хуже, чем до моей службы в армии, точно.
— В вашем колхозе председатели часто меняются. Вон прошлой осенью и нашего Камышова чуть в Буинск не забрали. Хороших забирают. Это зачем же?
— Шихранов дом поставил, в нашей деревне остаться думает, — сказал Ванюш.
— Дом пусть ставит, он всем нужен, нужен и председателю. — Старик задумался. — Колхозникам помогает ли дома ставить? Да и сказать по правде, мы тоже не очень обстроились, живем получше, колхоз покрепче, а силенок все не хватает. Старый я человек, ума не приложу, отчего это?
Ванюш дал старику закурить и сам задымил, шагая с ним рядом.
— Да, — вздохнул Егорыч. — Россия-то большая. Видно, недоглядишь за всем…
— Так ведь кто ж нас вызволит, если не мы сами? Работать-то за нас никто не пойдет. Так ли вы раньше работали?
— Коли бы мы так работали, ты бы со мной рядом не шагал, с голоду бы сдохли, — сказал старик сурово. — Нынче, конечно, такое дело, никто не умирает. Не дадут умереть. Лодырь и тот живет. Оно конечно, если рассудить, должен быть свой интерес. А только в наше время работали в десять раз покрепче… — Он помолчал. — Значит, женился ты. Обрадовал мать пригожей снохой. Она у меня, твоя жена, на квартире недолго жила.
Ванюш о жене говорить не хотел, только сказал, что скоро она кончит десятый класс в Бурундуках и думает дальше учиться.
— Знамо, теперича молодежь в деревне не хочет мытариться, все норовит в город, — откликнулся Егорыч невесело. — Как чумные, без оглядки бегут от родного угла. Ума не приложу, откуда эта зараза пошла?
Так они дошли до последнего холма. Старик остановил свою лошадь, подождал, пока дойдет шургельская. Ванюш сзади подталкивал воз вилами. Устал крепко — пот по лицу струился. Старик посмотрел на него, усмехнулся. Нравился ему этот парень.
— Так-то, Ваня, — сказал он ласково, — и теперь, вишь, жизнь идет, и теперь работники есть. На них вся и надёжа.
Миновав еще одну просеку, они въехали в Верхние Тарханы. Эта чувашская деревня на краю леса в вечерних сумерках казалась сонной, спокойной. Ванюш на квартиру не пошел, распряг лошадь, дал ей сена и побежал к сельсовету узнать, вернулись ли возчики в Шургелы.
В сельсовете сидела миловидная девушка, вязала кружева. Тут было тепло, хорошо, и сверчок пилил по-домашнему. Ванюш огляделся, расправляясь с морозу, улыбнулся. Девушка встала, поздоровалась, предложила Ванюшу стул. Но он отказался, попросил разрешения позвонить по телефону. Его быстро соединили.
— Сергей Семеныч? Ерусланов беспокоит. Доехали до Верхних Тархан. Моя лошадь устала, хотим заночевать… Что? Какое несчастье? Что… при смерти самый близкий человек? Кто же?!
Связь оборвалась. Ванюш кричал, но ничего не было слышно. «С кем же несчастье? Мать или жена? Сухви!» Сердце Ванюша сжалось. «И точно, перед отъездом немоглось Сухви». Поблагодарив наспех девушку, он выбежал из сельсовета, заметался. На улице увидел мальчишку на лыжах, сказал ему, в чем дело, и мальчишка отдал ему лыжи и самодельные палки.
— Что случилось? Как полотенце белый! — испугался, увидев его, Егорыч. — Куда на ночь глядя пойдешь? Устал, голодный.
Но Ванюш не стал слушать — так и рванулся.
Старик только головой качал, прислушиваясь к скрипу лыж по хрусткому, смерзшемуся к ночи снегу. «Что еще увидит он в жизни? — подумал он. — Больно горяч…»
Вечер ясный и тихий. Над горизонтом медленно плывет луна. В ее свету лыжный след, словно парная шелковая нить, виднеется. Следы остаются, а молодость быстрее лыж вперед летит…
ВТОРАЯ ЧАСТЬ
РУЧЕЙ ЖУРЧА ТЕЧЕТ
В том году весна очень запоздала. Верно сказано — снег сам себя съедает: убавляется медленно, как кусок сахара в холодной воде. Наконец-то лужицы стали такие, что курица могла напиться, заблестели. Громче кричат грачи; на них глядя, и галки загалдели, и воробьи радостно зачирикали.
И пришла она, долгожданная, радостная пора. Ну и работы прибавилось… Пожилые не расставались с лопатами и метлами, кололи лед, раскидывали кучи снега, сметали мусор, отводили воду в ручьи. А возле правления был уже полный порядок: Савка Мгди давно раскидал снег, соорудил, как он их называл, «партуары», — одним словом, ждал лета.
