Шургельцы - [39]

— Отец, отец, что с тобой? — звал сын, осторожно растирая его слабые руки.

Нинуш, жена Элексея, уложила младшего ребенка в зыбку, сделанную свекром из нового лубка, и побежала за фельдшерицей.

Элексей тихонько приподнял отца, хотел посадить. Старик уже не мог сидеть, губами еле шевелил, будто пить просил. Наконец выговорил:

— Элек-сей, сынок, хорошо живите, детей и сноху береги. От меня всем вам благословение, сынок. Элексей, сноха где?

Сын ответил:

— Может, тебе в больницу, отец?

— Всю жизнь в больницу не ходил. Внучата где?

Элексей сказал, что старшие дети в школе, а самая маленькая в люльке.

— Полегчает, может. Когда дети придут, ты меня подними.

И двух минут не прошло, — опять застонал так тяжело, что сын не знал, чем и помочь. И жена, как на грех, не возвращалась.

Двое старших детей Элексея пришли из школы. Как всегда, влетели в дом, болтали, рассказывали, что видели, что слышали.

Сын крикнул:

— Сегодня я пятерку получил!

И дочь тоже:

— А у меня пятерка и четверка!

— Тише, — прошептал отец. — Дедушка заболел.

— Кто это там? — спросил старик.

Дети вскочили на выступ печки, стали вглядываться в полутемный угол.

— Таня, Якку, для вас самые хорошие дни начинаются. Старайтесь в учении, отцу с матерью помощниками будьте. А я к бабушке иду, милые мои.

Дети насторожились. Таня, ходившая уже в четвертый класс, догадалась, о чем говорит дедушка, заплакала. Увидев это, и Якку-первоклассник начал всхлипывать. Проснулась маленькая. Ее дедушка особенно любил, звал Ярочкой. Поставит, бывало, на широкие лапы валенок, придерживает за обе ручонки, качает, подбрасывает. Сейчас она встала, крепкими ручками взявшись за край зыбки.

— Дедушка!

— Кто там? — с трудом спросил Хвадей.

— Света, — сказал Элексей.

Старик протянул руки, Элексей перенес девочку на печку.

Девочка потрогала седую бороду Хвадея. Старик, видно, уже плохо видел. Пошарив руками, попытался погладить девочку по голове. Но рука его беспомощно упала, сухие губы прошептали:

— Расти большая, здоровой, умной будь.

Маленькая Света, увидев, что сестра и брат всхлипывают, тоже начала плакать. Стало тяжело и страшно.

Таня закричала:

— Деда, не уходи!

— Не уходи, деда, не надо! — просили все они, цепляясь за деда руками.

Старик молчал.

Элексей приподнял голову отца, но она не держалась. Вернулась Нинуш.

— Как он?

Элексей молча снял детей с печки, младшую положил в зыбку. Он и сам глотал слезы, не мог ответить.

Нинуш поняла: свекор, любивший ее как родной отец, умер. Заплакала по-детски, громко причитая:

— Как отца тебя, свекор, любили мы, а ты нас навсегда покинул!

Вбежала Анук, впопыхах сняла пальто, раскрыла белый чемоданчик, торопясь взобралась на печку.

— Поздно, — сказал Элексей.

Весть о смерти Кирки Хвадея до рассвета разнеслась по всей деревне. Старика уважали все, все пришли проститься с ним.

На другой день молодые колхозники вырыли могилу. Старики Кэргури и Кутр Кузьма вымыли покойника, одели во все чистое, положили в гроб. Внуки Хвадея и их друзья срезали цветы со всех школьных гераней, написали на белой холстине черными буквами: «Любимому дедушке от пионеров Шургел, а он нам сказки сказывал» — и положили все это на гроб.

На другой день погода была совсем другая: безветренно, потеплело. Солнце засветило.

— Доброго человека хороним, и погода какая стала, хоть в рубашке ходи.

— По преставившемуся и погода. А не так было, когда Елвен померла…

— Оно уж так, по человеку и честь, — горестно кивал головой Кэргури. — Смерть-то одна, да люди разные.

И утро будет, и вечер будет — говорили в старину. Время шло, дни прибавлялись. В полдень с крыш падали светлые капли, сверля ямочки в затвердевшем снегу; к вечеру длинные-длинные сосульки висели, как блестящие веретена. На солнце подолгу, не двигаясь, стояли коровы и овцы, жевали жвачку, не спеша глотали. Гусаки, вытягивая длинные шеи, хлопали крыльями, гоготали звонко.

В один из таких дней Якку прибежал из школы:

— Пап, когда придет весна?

Но в избе никого не было. Якку снял сумку, повесил ее на гвоздь около двери, окинул взглядом избу, сказал горько:

— Дедушка бы сказал, когда весна будет с ручьями.

И заплакал, вытирая кулаком слезы.

Спавшая в зыбке Света проснулась. «Дедушка!» — радостно закричала она, — должно, увидела деда во сне. Потянулась к печке.

— Не придет больше дедушка, его под землю закопали, я сам видел, — объяснил Якку сестренке.

Ему стало еще грустнее от этих своих слов, он подошел к зыбке, заморгал мокрыми ресницами. Света тоже сморщилась, глядя на брата.

— А ты не плачь, все равно дедушка больше никогда не придет. Ты еще маленькая, не понимаешь…

Вошла Нинуш.

— Дети, чего плачете? — спросила она.

— Света дедушку спрашивает. А он умер, его под землю положили. Я сам видел, — сказал Якку. — А чего теперь у нас дедушки-то нет? Почему ты и папа его не вылечили? Он бы жил…

Якку вынул сестренку из зыбки, поставил на пол.

— Сынок, уронишь Свету, — сказала мать, не отвечая.

— Дедушка мне ее нянчить наказывал, не уроню. — Братишка вытер глаза сестре подолом своей рубашки.

Нинуш посадила детей на колени, приласкала, сама с ними всплакнула, а потом и успокоила:

— Завтра сороковины. Блины испечем, не плачьте. А то у дедушки на могиле земля тяжелая станет.