Шургельцы - [13]

— Мама! — крикнула она.

— Доченька, я это.

— Папа, что ты тут лежишь?

Матви что-то говорил, но понять было трудно. Он совсем окоченел, весь дрожал. Анись с трудом подняла отца и повела в избу. Мать встала с постели, подошла к ведру, выпила холодной воды.

— Зачем притащила его? С добрыми людьми поладить не может, вшивый! — плюнула она на мужа и, погасив свет, легла на перину.

— Пусть лежит у порога, положь его туда, — послышался ее злой голос. — Перед хорошими людьми за него пришлось мне краснеть, бродяга, бессовестный! — И пошла, пошла ругаться. Будто тяжелые жабы, падали грязные слова. Анись упала ничком на кровать, плакала, плакала от тяжелой обиды. Впервые по-настоящему почувствовала она всю страшную ложь родного дома. Родного!.. Нет, здесь жить нельзя. Бежать, завтра же бежать, бросить все и бежать…

С этим неожиданным и тяжелым решением она уснула.

ПОЗДНЯЯ ОСЕНЬ

Собрание проводили днем, в обед. Первым пришел Салмин. Перешагнув порог, посмотрел на свои старые кирзовые сапоги, не очень ли грязные, и быстро прошел в кабинет председателя. Шихранов сидел за столом и что-то писал.

— Сергей Семеныч, где будем собираться?

— В парткабинете.

— Не тесно ли будет?

— Да кто придет?

Шихранов бросил ручку на стол, выпрямился, потер ладонью живот. Салмин спросил:

— Что пишешь?

— Выступление. Все вопросы охватил, о животноводстве дописываю.

— Газеты внимательно читаешь?

— Какое там читать, дышать времени нет. До зимы уж погодить придется с чтением. — Шихранов важно замолчал.

Салмин спокойно посоветовал:

— Найди время.

— Сам знаю, — проворчал Шихранов, недобро покосившись на Салмина. Тот вышел.

Вошел Трофимов.

— Сергей Семеныч, мне тоже выступать на собрании?

— Конечно, ветработнику надо активно участвовать.

Обрадованный Трофимов, не закрыв дверь, выскочил из кабинета, закричал вслед Салмину:

— Ефрем Васильич, на собрании мне выступать? С вашей стороны какие указания будут?

— Никаких указаний. Выступай, как думаешь.

— Тезисы выступления хотел, чтобы вы утвердили. Мое выступление с критикой будет, это вам известно.

— А про самокритику не забыли, товарищ Трофимов?

— Ее в первую очередь разверну.

Все-таки, видно, он остался недоволен. Ворча что-то про себя, прошел обратно в правление. Тут он увидел Анись.

— Парторг от меня на сегодняшнем собрании ожидает критических выступлений, — сказал он ей. — Пора понять.

Анись, не поднимая покрасневших глаз, ответила с досадой:

— Уймись, постылый. Отец из-за тебя тяжело заболел.

— Почему из-за меня?.. Жаль, он не скотина, я бы его вылечил.

— Ты ягненка не вылечишь, лекарь! — Анись брезгливо отвернулась.

— Вы мне не указывайте. — Трофимов поманил пальцем девушку. — Мои акты его от тюрьмы оберегли. Не забудь.

— Слушать не хочу! Отца совсем запутал, — тихо и зло сказала Анись.

Народу собралось много, как никогда. За столом президиума был пока один Салмин. В первом ряду, среди других, сидела женщина лет тридцати пяти — Александра Егоровна Шишкина, председатель сельсовета. Некоторые ее еще называли девичьим именем — Санюк. Она была беременна, старое пальто едва сходилось на располневшей фигуре, лицо было худое, живое, умное. Карие глаза смотрели доверчиво и ясно. Рядом с ней сидела девушка в пуховом платке и новом синем пальто, круглолицая, со вздернутым носиком и смешливым маленьким ртом. Большие веселые глаза ее были темно-серые, редкие у чувашек. Это новая учительница Нина Петровна.

— Те, кто поехал в колхоз имени Ленина, не вернулись еще? — спросил Салмин.

— Нет, — ответил бригадир Шурбин. — Знают, что собрание. Сейчас будут.

В комнату вошли еще трое — конюх Кирка Элексей, за ним, опираясь на палку, — Кэргури, глубокий старик, под восемьдесят, добродушный, тихий, с большой, по грудь, белой бородой. Третий был пастух Кутр Кузьма, дед Ягура. Мать Ягура, как получила извещение о гибели мужа, заболела, умерла. Ягур остался сиротой, дед его взял к себе, купил ему гармошку, одел получше, чтоб он на сироту не походил. Когда были гости, Кузьма сажал внучонка на стул посредине комнаты, заставлял играть, как он говорил, «на тальянке».

Кузьма вежливо поклонился, сел на скамейку, снял кепку с измятым козырьком, положил на колени, пригладил волосы.

— Кузьма Спиридоныч, как здоровье? — спросил его Салмин.

— Не жалуюсь, — ответил он. — Думал, опоздаю, а собрания нет пока.

— Из колхоза Ленина не вернулись.

— Да, за умом к соседям нужно ездить, — легонько усмехнулся Кузьма.

Салмину его слова понравились, он улыбнулся.

Наконец приехали. Ванюш, бригадир второй бригады Сайкин, мужчина лет под сорок, с волосами густыми и черными как смола, и Маськин Иван — узкоглазый, в потертом коротком пиджаке, в начищенных ботинках и черных брюках-клеш. С ними была и бывшая жена Трофимова — Анна. Несчастливая это была женщина. В девушках славилась красотой по всей округе, незадолго до войны неожиданно для всех вышла замуж за Трофимова. Правда, Трофимов тогда прилично одевался, выпивал редко, приносил домой деньги — он работал в промартели. Когда началась война, мужчин осталось мало, он стал распутничать, и Анна ушла от него. Осталась одна с дочерью. Дочь ее теперь уже поступила учиться в Буинский ветеринарный техникум. По этому поводу Трофимов любил хвастаться: мол, дочь в него пошла.