Шумим, братцы, шумим... - [14]
— А ну, вызывай скорее в Москву брательника! — приказал Коршунов зятю Леве. — Будет и ему кофий и какава — московская жена и загранка.
Получив в Кемерове вызывную депешу, Игорь Мышкин затрясся, как лайнер на старте, когда турбины ревут, а тормоза намертво держат колеса и не дают им сорваться с места. В груди Игоря произошла сшибка чувств. Честолюбие и корысть сшиблись с любовью. Последняя-то и была тормозом, прижимавшим Игоря к кемеровской земле. Он любил хорошую девушку Нину, была она ему близкой и желанной. Дело шло к браку. За Нину приходилось биться всерьез, обороняя ее от притязаний напористого конкурента, некоего Кости. Не женишься — тут же Нину подхватит Костя. И вдруг это письмо из столицы, от старшего брата — Левы… Игорь Мышкин все взвесил на своих бракованных нравственных весах, и груз корыстных и честолюбивых соображений перетянул… Игорь Мышкин бросил Нину и рванул в столицу.
Надя и Игорь с первого взгляда не понравились друг другу. С десятого тоже. А на одиннадцатый день знакомства, не успев съесть даже шестнадцати граммов соли, отправились бракосочетаться. Но в загсе ведь браки только регистрируются, заключаются они, как известно, на небесах. На сей раз в роли бога Гименея выступил лично тов. Г. Н. Коршунов. И рек божественный дядя Жора: "Стерпится-слюбится! Плодитесь, размножайтесь!" И все уверовали, что будет так. И Надя поверила, и ее мама, и Игорь. И сам Коршунов верил, что делает доброе, взаимовыгодное дело.
Надо сказать, что по части извлечения выгод Коршунов — большой мастак. Он гроссмейстер игры в живые шахматы. Думаешь, ты его друг, а на самом деле ты его пешка. А хочешь выбраться в ферзи — плати. Изюминка разработанной Коршуновым многоходовки состояла в том, что в благодарность за московскую прописку и загранкомандировку Игорь Мышкин из своих валютных доходов оплатит первый взнос на двухкомнатную кооперативную квартиру для Георгия Николаевича и Зинаиды Трифоновны, а нынешняя трехкомнатная квартира Коршуновых останется их дочке Лиде с ее мужем Левой. Блистательно, не правда ли?
Игорь Мышкин подсчитал расходы и доходы и согласился на такой брачный контракт.
Даже супруге своей, Зинаиде Трифоновне, Коршунов выкроил из этой сделки скромный сувенирчик — не за свой, естественно, счет, иначе какой бы он был гроссмейстер по живым, человеческим шахматам!
— Ну, как, Тонечка, — спросил Коршунов Надину маму перед свадьбой Нади и Игоря, — хорошего мы тебе зятька спроворили, а?
— Спасибо вам, Георгий Николаевич!
— Спасибо, Тоня, на ухо не навесишь. А подруга твоя Зина как раз, между прочим, присмотрела себе скромненькие, за двести пятьдесят пять рублей, сережки[2].
Антонина Гавриловна испугалась, как бы дочкино счастье не расстроилось, и отвезла Коршуновым 255 рублей. Взяли, не поморщились.
Свадьбу сыграли. Было все, что положено: сладкие поцелуи под "горько!", шампанское рекой, подарки. Правда, жених малость смурной сидел, все ему кемеровская Нина под фатой рядом чудилась, но он гнал видения прочь — ведь сказал же сам Георгий Николаевич, что стерпится-слюбится, значит, так тому и быть. "Жираф большой, ему видней" — бард знал, что пел.
Молодые отбыли в Африку. И здесь в желтой, жаркой Африке, в центральной ее части, действительно случилось несчастье. Надежда поняла, что не слюбится и даже не стерпится. Грустные весточки полетели в Москву: "Дорогая мамочка! Тетя Зина нас обманула. Она говорила, что Игорь — добрый, душевный, мягкохарактерный, а он оказался жестоким, хмурым, бездушным, говорит о разводе, критикует мою внешность".
Надежда выросла в твердой уверенности, что муж — это нечто среднее между любовником и мамой. Привыкшая жить за маминой спиной, она была нерешительна и непрактична, куксилась и хныкала. Она свысока относилась к товарищам мужа — ей, столичной музыкантше, его друзья — геологи и экскаваторщики казались неотесанными мужланами. Муж еще пуще невзлюбил ее за капризы, она его — за неуважение к ним. К тому же вкус губ кемеровской Нины, ее голос, объятия преследовали Игоря как наваждение. Он думал, что там у нее сейчас происходит с Костей в Кемерове, и от этого сосватанная ему делягой Коршуновым жена казалась еще более постылой.
Через несколько месяцев они вернулись на родину. Он съездил в Кемерово на пепелище старой любви. Нина действительно вышла замуж за Костю. Она сказала Мышкину по телефону лишь одно, но весьма выразительное слово: "Подлец" — и бросила трубку. Он вернулся в Москву и отправился с Надеждой в Сочи, — а вдруг под рокот своей черноморской, а не заграничной атлантической волны все-таки стерпится-слюбится? Нет, сердцу не прикажешь…
Возвратились из Сочи совсем чужими людьми. Он подал на развод, и суд развел их. Игорь Григорьевич Мышкин получил право на одну из двух комнат в квартире в старинном московском Стремянном переулке.
— Брачный аферист! — вскричала Надежда, и это обвинение, как боевой клич, уже который месяц подряд звенит в судебных залах, парткомах, редакционных кабинетах.
Сначала порог переступает статная, фигуристая Надежда. Черты ее гладкого, правильного лица искажены скорбью, перемежаемой вспышками ярости. За ней, как буксирчик, двигающий баржу методом толкания, следует сухонькая мама — Надин верный адвокат, утешитель, консультант.
