Штольни, тоннели и свет - [20]

Мерзкий был слух. Разве можно верить холую, который, опять же по слухам, Кудачихе ковры выбивает. Но зачем ему против хозяина говорить? Тоже ведь, за обещанную квартиру гнется.

Боцман вернулся успокоенным и пьяным, с блаженной ухмылкой на красной шрамленой роже, что-то урчал под нос. Его обступили, спрашивали с надеждой: ну, что?

— Да ничего, — пролепетал, икнув, шагнул из толпы к вагончику, оглянулся на ходу и удивленно хохотнул: — Порвал Такырбас заявления, а меня обещал расстрелять… Ик!

Хлопнула дверь жилухи, но толпа не расходилась, молчала, не понимая происходящего. И пополз по участку слух: измена! Через неделю ташкентцы хватились и не нашли гарантийного письма, через полмесяца Боцман получил квартиру в Алма-Ате.

Измена! — Орал громкоговоритель во всю свою магнитную мощь:

«Водочка! Как хорошо на свете трезвым жить…»

Славка-бич после ночной смены поворочался, затыкая уши подушкой, долго не мог уснуть, раздражал навязчивый блатной напев. Он выскочил во двор, затарабанил в дверь вагончика с громкоговорителем, орал поносное. Дверь не открывалась, музыка не умолкала. Славка принес дробовик и расстрелял громкоговоритель крупной картечью.

Заглох. В тишине проходчик еще что-то кричал, но Боцман, пьяный, лежал на узкой кровати и смутно слышал, как хрипит во дворе толпа, будто пила скребет по железу: измена! измена! измена!

Измена! В поселке оставаться не хотелось. Я поплелся к тугаям и вышел к землянке Абиша. Покричал сверху — он не отозвался, тогда я без приглашения протиснулся внутрь. Старик сидел, поджав под себя ноги, как витая ватрушка.

Заскорузлый чапан топорщился колоколом, в руках, как всегда, — ржавая полоса.

Довольный собой, он рассмеялся и спросил меня, что такое тоннель? Ну, что это?

— Выработка, имеющая вход и выход, — ответил я, — для транспортировки грузов и перепуска воды. — Так учили на курсах.

— Значит, входишь с одной стороны, идешь во тьму, потом появляется свет?

— Да, так! — согласился я, почувствовав, что сделал большую ошибку, устроившись сюда: надо было остаться в геологии. — Ну, что ж, еще не вечер. Вернусь! Примут!

— А чем кончится, посмотреть не хочешь? — хихикал Абиш.

— Не первый год работаю, так знаю: пусть не в обещанные сроки, но водохранилище построят и тут же начнут ремонтировать много-много лет, может быть, всегда. Не дадут тебе жить спокойно.

Я хотел досадить Абишу, чтобы не смеялся над чужой бедой. На душе было муторно, будто зашел в темную выработку, иду на ощупь вперед и не знаю зачем? Забыл, что это штольня, не тоннель, а значит, впереди тупик. Любая штольня кончается тупиком.

Абиш опять захохотал, не поверив: дескать, помыкаетесь у горы и уйдете. Каких-нибудь двадцать-тридцать лет — зарастут, затянутся шрамы дорог, на разбитых взрывами склонах снова будут бегать кеклики и ворковать дикие голуби.

— Растащило тебя, дед! — не сдавался я и подмигнул правым глазом, под которым еще не сошел синяк. В начале заезда Проша с Орангутангом и мехколонновская шоферня подкараулили меня за поселком, пытали, куда дел старика с золотишком.

— За себя-то я постою и сквитаюсь, а вот тебе не надо было показывать железяку.

Меч, говоришь? Не дадут они тебе спокойно жить в урочище, а ты загадываешь на двадцать лет вперед…

Но я не уволился, а участок продолжал шириться и пухнуть. Лева был прорабом по буровзрывным работам, Тихий — заместителем начальника участка по поверхностным работам. В конторе появился новый тип, по виду завскладом, с волчьей посадкой головы на неповоротливой шее, с плутоватой лисьей физиономией — оказался замом главного инженера управления по строительству тоннеля. Мастеров прибывало: чуть ли не на каждого работягу по надсмотрщику, один бурит — другой стоит за спиной и мается бездельем. Славка терпел-терпел какого-то салагу в темных очках, схватил буровую штангу, замахнулся, закричал:

— Не дыши в затылок, падла, из рук все валится.

Мастер с кошачьим проворством забрался на пригорок, черные очки блеснули дырами глазниц, постояв заскакал там на ветру, но продолжал контролировать бурение.

Хиус был пронизывающим, но в нем то и дело улавливалась теплая струйка с запахом почек. Учуял ее и Славка возле пыльного, грохочущего станка, радостно замахал руками, охаживая себя по бокам.

— Весна!

Уже на следующий заезд над урочищем закружили утиные стаи, они не узнавали родных мест: тугаи вырубали и жгли. Кто-то прорыл траншею и выпустил воду из старицы, где среди травы и коряг шевелили плавниками черные спины рыбин. Кружили утки, изумленно кричали: трест! трест!

По слухам, Такырбас расширял управление в трест и желал занять место управляющего. Для того он и набирал людей безмерно, особенно инженеров, заключал новые подряды. На работяг, по обычаям большого начальства, плевал! Хотел быть управляющим треста, и все тут! Логичные были слухи.

Удивлялись утиные стаи переменам: трест! трест!

Заместитель главного инженера по тоннелю с месяц осматривался, шастал по участку, принюхивался. Боцман — открытая душа, все склады при нем были нараспашку, бери, что найдешь! А тут вдруг, разом все стало в дефиците: и мыло, и брезентовые рукавицы начали выдавать под расписку, а их все равно не хватало. Во всем винили улыбчивую толстушку-кладовщицу, жену Лиса. День ото дня участок все крепче прибирался к их рукам.