Штольни, тоннели и свет - [2]

Облегченный потерей обозов, приниженный неудачами, Ибрахимхан помчался к Джеханшаху, как загнанный охотником корсак. Его люди боялись попадаться ему на глаза, сыновья сторонились разгневанного отца. Ругая нового бога и души отвернувшихся предков, рассыпая удары плетью по подвернувшимся под руку, он вел потрепанное войско в Баумское ущелье, где стоял дулатский эмир, сын Комар-ат-дина, воевавшего с самим Тимуром. Беды и обиды от чаготаев вынуждали могулов и дулатов забыть былые распри. Сколько можно кружить по горам и степям? Победа — жизнь, бегство — смерть для всех.

К могулам опять присоединились люди Джеханшаха, привезли привязанных к седлам пленных. От них Ибрахимхан узнал, что чаготайский отряд Араслан-ходжи стоит в ущелье Аксу и посветлел лицом, желая сквитаться за последний бой. Страсть — плохой советчик. Джеханшах был хмур, на угрозы Ибрахимхана отмалчивался, почесывая жидкую бороду, согласился помочь не сразу, не хотел понапрасну терять своих людей.

Чаготаям задешево спину не переломишь: за Араслан-ходжой стоит внук Тимура Улугбек, за ним — Шейбаниды. Что мальчишке Улугбеку? Потешится и уйдет. Прав останется тот, кто выживет. Но не помочь могулам сегодня, значит потерять все завтра.

Ибрахимхан оказался не горазд на военные хитрости, хотел повторить то, что сделали ему чаготаи в Кызыл-Су. Ночью его люди стали пробираться к лагерю Арасланходжи. Абиш скрипел зубами от вскипавшего кровавого опьянения, косил глазами на оглана, не выпуская его из вида, и мстительно высматривал страх в кабаньих глазках. На рассвете увидел, как в общей свалке чаготаи оттеснили людей Ибрахимхана, увидел кровника, бросившегося на помощь хану, испугался, как бы чаготаи не убили его, бросился с сыновьями хана прорубаться к их истекающему кровью отцу и отбивавшемуся оглану. Видел, как отошли сначала дулаты, потом побежали могулы, в запале боя ругал тех и других. Видел упавших с коней Ибрахимхана и одного из его сыновей, потом, как завалился на круп кровник-оглан, пробился к нему, перескочил на его иноходца, перехватил меч из слабеющей руки, а свою легкую сабельку бросил. Одной рукой он воровски придерживал тело оглана, другой прорубал выход из злополучного ущелья и представлял, как в укромном месте будет мучить раненого кровника, перед тем, как умертвить.

Младший сын хана бросился за ним, уже не надеясь отбить тела отца и брата, а вышло, что прикрыл собой и спас Абиша. Лишь на мгновение отвлеклись преследователи и он вырвался из окружения вместе с живым или мертвым огланом. Молодой иноходец вынес двоих из ущелья. Впереди рысили кони дулатов и могулов, бегущих к Великому Озеру. Левая рука Абиша, придерживавшая тело была залита кровью, он не чувствовал ее, правая сжимала дорогой меч с золотой рукоятью, отделанной драгоценными камнями.

Гладь озера покачивалась перед глазами, слабость и тошнота подступали к горлу. Абиш почувствовал, что долго не удержится в седле, звериный инстинкт потянул его в сторону, в укромную чащу. Там, бессильно сползая с коня, он подумал, что чаготаи рыщут слишком быстро, пожалуй, от них не уйти, надо хотя бы безболезненно умертвить оглана…

* * *

Всю душную июльскую ночь с нудным воем москитов и усталым урчанием машин под окнами, я ворочался под взмокшей простыней, вспоминая эти рассказы чудного старика, которые хорошо помнил по прежней работе. Ради смеха или при действительном помутнении рассудка Абиш уверял, что жил в те самые времена, то есть лет пятьсот назад.

Для навязчивых воспоминаний была причина.

Я вернулся из заезда в Прибалхашье, где второй год работал в геологоразведочной партии. Как всегда при возвращении, летний город, прикрытый редкой тенью тополей с пожухлой листвой, казался сытым, вальяжным и праздничным. Со внутренней стороны двора с балконов неподвижно свисало белье и было тихо. Мой почтовый ящик был туго напит корреспонденцией. Я выпотрошил его. Из газет и журналов выскользнул легонький листок. Это была повестка. В приказном тоне, с угрозой наказания при неисполнении, еще три дня назад мне предлагалось явиться к следователю ОБХСС.

Вместо долгожданного отдыха, в ванной, на кухне за чаем и ночью я ломал голову — зачем? Вспоминал события последних трех лет и доказывал сам себе, что причина может быть одна — Абиш добился своего, и ребята из ОБХСС наконец-то занялись Такырбасом.

К утру, в полусне-полубреду, сложилась речь, которую я должен был сказать следователю или суду, чтобы поверили: таких как Такырбас, нельзя оставлять на свободе.

К десяти утра я уже шагал по указанному адресу. От бессонницы кружилась голова, мутило и першило в горле от сигарет. При входе проверили документы, позвонили и отправили на второй этаж. В кабинете сидел круглолицый парень в просторных джинсах и рубахе с закатанными рукавами, его рыхлый зад облипал табуретку, будто всасывал ее в тучное тело. Гудел вентилятор, следователь двумя пальцами стучал по клавиатуре портативной пишущей машинки.

Я молча выложил повестку, он мельком взглянул на нее, окинул меня цепким взглядом и начальственно спросил:

— Где работаешь?

Не дослушав, перебил: