Штамм «Ратоньера» - [57]

Может, мне показалось, что на меня поглядывали сочувственно? Мы сейчас очерствели. Мои товарищи считают, что девять лет прошло (тогда — восемь и четыре месяца), можно уже и забыть.

А Виталик не проснулся через три дня. Может быть, он все же сохранил те таблеточки и принял? Или просто остановилось сердце? Хотя вроде бы ничего не предвещало. Но увы, часто наблюдаем: внезапно умирают еще не старые относительно здоровые люди, на шестом-седьмом десятке, а дряхлые старики цепляются за жизнь. Среди нас на удивление много преодолевших девяностолетний рубеж. Например, старый Семен.

Он остался тут, живет в общаке, на первом этаже. Периодически собирается домой, но что-то его останавливает. Возможно, уверенность в том, что, добравшись на родину, он умрет. Так считают многие пришлые, в том числе и я. Те, кто уходит домой, идут именно умирать. Вроде бы, какая разница, где дожидаться конца. Но то один, то другой вдруг начинает собираться, готовит провиант, запасается картами, добывает оружие, ищет сумку-тележку или выбирает относительно хороший велосипед. А потом вечером, помявшись, оповещает: «Завтра не ищите, с утра домой уйду. Хочется на родине помереть, повидать ее напоследок». Несколько недель мы изредка вспоминаем ушедшего, размышляем, погиб ли он и велики ли его шансы. Если человек собирался в Рязань или Калугу, киваем, соглашаясь, что шансы велики. Если же куда-то на Кольский полуостров, говорим о нем, как о мертвом. Но проходит месяц, другой, и тот, кто громче всех возмущался: «Какой Калининград, до него сколько тыщ километров!», вдруг сам начинает собираться, поясняя: «Я на Урал, народ… Екатеринбург хочу повидать. Я там родился». И такого решившегося бесполезно отговаривать, пугать одичавшими собаками, уральскими горами и вечной мерзлотой. Он уйдет. И, возможно, дойдет. Доходят же до нас иногда люди из других регионов.

А о тех, кто остался в степи, в лесу, на дороге или в бурной реке, мы не знаем. Еще одна костяшка, скинутая со счетов тощим пальцем Крысолова. Скоро он перекидает нас всех… Пусть он призрак, существующий только в моем воображении. Он больше не снился мне ни разу за эти девять лет. Существующий или нет, он и так собирает жатву.

В этом году весна началась рано, перелетных птиц особенно много. Они летят над городом, уже не боясь людей. Их не стреляют из ружья, молчат автомобили, не дымят заводские трубы.

Кто-то на соседней улице по вечерам вытаскивает гитару, перебирает струны неумелыми — а может, просто потерявшими гибкость пальцами, наигрывая всегда один и тот же мотив:

Настанет день, и в журавлиной стае

Я поплыву в такой же сизой мгле…

Журавлей много в последние годы. Природа восстанавливается одновременно с угасанием человеческого рода. Кто знает, может и правда души ушедших перерождаются в птицах?

Медленно разрушаются здания. Нет ни сил, ни средств ремонтировать их по-настоящему. Город, основанный Елизаветой, обращается в прах.

Не могу больше читать исторические книги. Они проходят мимо: казаки, плывущие по Дону на легких стругах, орды Чингисхана, войско Донского, спешащее к Куликову полю, полудикие кривичи, сарматская конница, Жанна Д’Арк, скачущая к Орлеану. Рабы Египта, строящие пирамиды, Наполеон на Эльбе. Солдаты Кортеса, майя и ацтеки. Балы в Версале, триумфы в Риме. Крысолов перелистывает страницы в книге истории и с силой захлопывает ее. Те, кто мог бы помнить и знать былое величие человечества, умирают один за другим, скоро не останется никого.

Высоко над землей кричат журавли…

Сегодня разоткровенничался о журавлях с нашей старшей по общежитию (естественно, этот титул у нее неофициальный) Любой. Ее еще почему-то называют Любасиком. Наверное, за активность, на месте она не сидит, хотя ей хорошо под семьдесят. Как она сама говорит:

— Жить надо так, чтобы смерть не застала тебя дома, и потом за тобой гонялась, пока ей не надоест.

Мы вместе копали огород, меня чего-то понесло на сентиментальность, я понес пургу про то, что мир без людей — это мир без насилия. Любасик сначала кивала, а потом с довольно ехидной улыбочкой показала на выскочившую из какого-то убежища кошку Маруську, общую любимицу:

— Видал?

— Что?

— Что у нее подбородок в перьях. А журавли разве миротворцы? Лягушки с тобой не согласятся.

Сентиментальный настрой был сбит.

Любасик дама практичная, все пыталась меня с кем-то познакомить. Рассказывала о разных кандидатурах, я ей всякий раз отвечал, что женат. Она отвечала:

— Не женат, Максим, а вдов! Это разница.

Потом она смирилась:

— Ладно, ты прав. Не годится, чтобы одной бабе целый мужик помогал. Холостой что-то для общака сделает, а женатый — потерянный человек.

Но Любасик отличная тетка. Не так давно я получил от нее подарок, который можно оценить только в такое время, как наше. Этой зимой уже в феврале меня отпустили по болезни, и я раньше времени пришел домой. На этаже меня окликнула Любасик, надо было помочь поднять одного из соседей, почти лежачего и неподъемного. Весит он за сто кило, даже несмотря на очень скромный паек, — водянка.

Мы с Любасиком не без труда подняли соседа на кровать. Я перевел дух и спросил, где Егорка. Этот Егорка — здоровенный умственно отсталый парень, очень добродушный, сильный, безотказный. Из-за своей болезни выглядит он лет на тридцать пять, хотя ему много больше. Точнее, выглядел.