Шпион в шампанском. Превратности судьбы израильского Джеймса Бонда - [60]

Я надеялся на то, что постепенно мне удастся улучшить свои условия — я уже достаточно ознакомился с атмосферой египетских тюрем и знал, как подкупать чиновников. К сожалению, в тот момент у меня не было сигарет — твердой тюремной валюты. Первое, что я наметил себе на утро, — добиться разрешения на приобретение достаточного количества сигарет и других необходимых вещей.

В камере стало абсолютно темно. В Канатере у меня в камере имелся свет, который я мог включать и выключать по своему желанию. Здесь же электричество отсутствовало. Я посмотрел вверх через отверстие в потолке и увидел кусочек неба и две звезды. Я начал дрожать от холода. Ноябрьские ночи в Египте очень холодны.

Часа два я ходил по камере, стараясь согреться, и вдруг услышал, как кто-то говорит по-арабски:

— Хавага![13] Хавага Лотц!

Я спросил:

— Кто там?

— Посмотри вверх, — донесся голос. — Я солдат на крыше.

В темном квадрате на потолке смутно угадывались очертания головы человека.

— Маса ель хеир, эфенди, добрый вечер, сэр. Вы господин Лотц?

— Да.

— Вам привет от господина Виктора. Он знает, что вы здесь, и завтра попытается с вами увидеться. Он просит вас набраться терпения, он вам поможет во всем. Он передает вам пачку сигарет. Ловите, я бросаю.

— Оставь их себе.

— Нет, нет, эфенди. Господин Виктор уже дал мне много.

Рядом со мной на пол шлепнулась пачка сигарет «Бельмонт». А мой невидимый собеседник продолжал:

— Хотите чаю? Я приготовил.

В тот момент я не мог желать ничего лучшего. Через несколько секунд я увидел, как сверху спускается что-то темное. Я чиркнул спичкой и увидел, что это была жестяная кружка на шнурке, полная горячего чая. Я перелил напиток в свою кружку, и жестянка поползла вверх. Громкое прихлебывание свидетельствовало о том, что мой благодетель тоже угощался чаем.

— Вы знали господина Виктора на воле? — спросил мой невидимый собеседник.

— Нет, но у нас общие друзья.

— Теперь понятно, почему он проявил к вам такой интерес. Вы тоже израильтянин?

— Нет, я немец.

— Но вы израильский шпион, я знаю. Вы враг нашего режима. Это хорошо. Насер — грязный и жестокой человек.

Как это было типично для Египта — тюремный сторож говорил осужденному израильскому шпиону, что он считает президента своей страны негодяем. Хотя в этом не было ничего удивительного. Мой страж, как я тут же узнал, был осужден за дезертирство, да еще получил пятьдесят плетей. Я спросил, как ему удалось стать охранником.

— Я не охранник, — ответил он, — просто солдат, который охраняет стены и крышу тюрьмы. Нам не разрешают говорить с узниками. Мы можем только стрелять в них, когда они пытаются бежать.

— Это часто случается?

— Бывает. Если их ловят, то жестоко избивают, а потом сажают в карцер на несколько месяцев. Это как раз там, где вы сейчас находитесь.

Значит, я сразу оказался в печально известном карцере Туры. Я слышал об этом в Канатере. Некоторые, кто попадал в них, больше уже не выходили живыми. Другие становились калеками.

— Если вы друг господина Виктора, — продолжал солдат, — то с вами все будет в порядке. Иностранцы всегда держатся вместе. А господин Виктор пользуется большим влиянием на начальника.

— А что из себя представляет начальник?

— Абдалла Амара? Собака! Сын ста собак! Сын грязной матери и шестидесяти шести отцов! Вы с ним познакомитесь. До него у нас был Халаванибей. Тот был хороший. Он не особенно интересовался тем, что происходило в тюрьме. Все шло само собой, а его интересовали только деньги. Он продавал все, до чего могли дотянуться его руки, главным образом стройматериалы. После четырех лет в Туре он стал богатым человеком.

Тишину ночи вдруг разорвали истошные крики.

— Что это? — спросил я солдата.

— Кого-то бьют. Это, наверное, адъютант начальника Хаани Ганнаан. Он любит приходить ночью и избивать заключенных в карцерах. Мне надо идти на пост, пока он меня тут не заметил. Всего хорошего, хавага!

Кое-как ночь прошла. Рано утром я услышал хлопанье дверей и понял, что произошла смена караула. Ночной стражник подробно рассказал своему сменщику о том, что прибыл новый заключенный, и даже о том, что он получил оплеуху за то, что майор застал его босиком. Я постучал в дверь. Никакого ответа. Я стал стучать громче каблуком ботинка. Через несколько минут кто-то спросил:

— Что надо?

— Кто это? — ответил вопросом я.

— Дневной охранник, в чем дело?

— Мне надо в туалет.

— Потом.

— Мне надо сейчас!

— Потом.

Я уже хотел было высказать все, что я о нем думаю, но сдержался, понимая, что это не даст результата. Пришлось употребить туалетное ведро по прямому назначению и побрызгать на лицо и руки из бачка с питьевой водой. Примерно через полчаса дверь камеры отворилась, и вошел капрал. Это был невысокого роста худощавый человек с усиками. Он улыбнулся и поздоровался со мной за руку:

— Добро пожаловать, хавага! Меня зовут Садык. Господин Виктор передал мне, что с вами нужно обращаться хорошо. Вам что-нибудь нужно?

Появились двое заключенных. Один из них, высокий мужчина атлетического телосложения лет пятидесяти с седеющими волосами и огромными седыми усами, был одет в тщательно подогнанную арестантскую одежду из хорошего материала и тщательно начищенные ботинки. Другой, пожилой истощенный мужчина с редкой бороденкой, был в лохмотьях, в которых угадывалась бывшая арестантская форма. Он принес несколько новых одеял и ведро с водой.