Шпага для библиотекаря. Книга 1 - [84]

"…или уже не будет?.."

Кончился, вашбродие! – казак стянул шапку, перекрестился, вытащил из-под рубашки булгарина тёмный крестик и вложил ему в руки. – Надо бы тело забрать и закопать на погосте. Всё ж, не пёс какой, православный…

Это был удар, и какой! Выходит, я собственноручно отправил на тот свет пусть не самую значительную, а всё же достаточно заметную фигуру? И тем самым уже изменил историю: ведь теперь не будет ни его, «Северного архива», ни «Северной пчелы», ни «Ивана Выжигина» – между прочим, крайне популярная в своё время книжица, первый в истории отечественной литературы «бестселлер»… Да и Грибоедову с его «Горем от ума» придётся искать другого издателя…

Из невесёлых размышлений меня вывели сдавленная ругань на польском языке. Я обернулся – Гжегош уже сидел, привалившись спиной к колоде, и осторожно ощупывал голову. На лице его явственно читалось недоумение.

– Как чувствуете себя, пан Пшемандовский?

Он поднял глаза на меня и скривился.

– Ваша взяла, значит?

– Наша, ясновельможный пан, наша… – я сделал паузу, чтобы дать ему осознать произошедшие перемены. – Раз уж вы очухались – не хотите ли решить дело по-хорошему?

– Интересно, это как? Пойти к вам в конюхи, навоз за конями убирать? Больше я тут, вроде, ни на что не гожусь.

Я усмехнулся.

– Ну-ну, не считайте меня совсем уж за идиота. Я отлично знаю, кто вы и зачем вы здесь. Покажите, где воз с книгами – и ступайте себе на все четыре стороны. Я вам даже саблю оставлю.

Поляк в ответ злобно ощерился.

– А если откажусь?

Я пожал плечами, стараясь, чтобы голос мой звучал по возможности равнодушно.

– Воля ваша, но искренне не советую. Придётся тогда по-плохому.

Гжегош презрительно хмыкнул.

– Бросьте. Пытать? У вас духу-то хватит?..

– А вы наглец, пан Пшемандовский… – вступил в разговор подошедший Ростовцев. – Впрочем, другого не ожидал… У нас-то может, и не хватит, тут вы угадали. А вот башкиры сантиментами не страдают – особенно после того, как вы убили троих их соплеменников.

Я полюбовался мгновенной сменой эмоций на лице пленника: от иронического презрения к недоверию, затем – к откровенному страху и снова к высокомерному презрению. Лишённому, правда, прежней уверенности.

– …но вы правы, конечно, – продолжил, как ни в чём не бывало, Ростовцев, – никто вас мучить не собирается, мы же не турки какие-нибудь или башибузуки. Я вас просто повешу.

Гжегош вздёрнул подбородок.

– Не имеете права! Я военнопленный!

Я хотел, было, заметить, что в этом времени о Гаагских конвенций никто ещё не слышал, но поручик обошёлся и без моей помощи.

– Вы, как я понимаю, присягу императору французов не давали?

Поляк замялся, но соврать не решился и отрицательно помотал головой.

– Вот видите! Значит, никакой вы не пленный, а просто разбойник, напяливший на себя военную форму. А то и шпион. А таким один путь – в петлю. Так что советую вам очень крепко подумать. Хорунжий!

Казак немедленно возник рядом.

– Мы тут злодея изловили. – Ростовцев указал на Гжегоша. – Надо его, братец, вздёрнуть. Справишься?

– А то как же! – хорунжий плотоядно осклабился. – У меня и аркан калмыцкий имеется! Мыльца, правда, нету, ну, мы уж как-нибудь…

Ростовцев удовлетворённо кивнул.

– Так ты приготовь что полагается, а как будет сделано – доложи.

Казак, рявкнув «слушш, вашбродь!» – потрусил к лошадям, и там немедленно началась подозрительная возня: хорунжий, отцепив смотанный аркан от луки седла, размотал его, примерился и стал с помощью двух своих товарищей перекидывать верёвку через сук. Аркан соскальзывал, казаки досадливо матерились.

Гжегош наблюдал за этими приготовлениями – лицо его побледнело и покрылось мелкими капельками пота.

– Если вы меня повесите, – наконец сказал он неожиданно осипшим голосом, – то никогда уже не найдёте того, что ищете.

Именно этого я и ждал. И Ростовцев, судя по тому, как он незаметно мне подмигнул, тоже.

– И не надо, пан Пшемандовский, незачем. Однажды я уже вытащил этот воз из озера – вот и пусть подождёт этого времени ещё лет двести с лишком. Меня это вполне устроит.

При словах «двести лет с лишком», Гжегош вздрогнул и удивлённо на меня уставился. Я сделал вид, что ничего не заметил.

Готово, вашбродь! – отрапортовал набежавший хорунжий. – Всё в лучшем виде обделаем, ясновельможный пан доволен останется!

И он состроил Гжегошу гримасу, означавшую, надо полагать, приветливую улыбку. Поляка передёрнуло.

– О, курва… ладно, ваша взяла! Покажу. Только… – он испытующе поглядел на меня, – вы уверены, что вам это действительно нужно?

Я пожал плечами. Воистину шляхетский гонор неистребим: даже в столь отчаянном положении хоть последнее слово, но требуется оставить за собой…

– Что мне нужно пан Пшемандовский, я и сам знаю. А вот вам бы я советовал крепко подумать. А то ведь и правда, можно оказаться… сами знаете где.

Я мотнул головой в сторону свисающей с низкого сука петли.

– И что-то я сомневаюсь, чтобы господа, которые нас с вами сюда послали, станут прилагать усилия, чтобы вытащить оттуда вашу ясновельможную тушку!

На то, чтобы упаковать трофеи и закопать убитого, ушло около получаса. Небо совсем посветлело; казачки примотали тело Булгарина, замотанное в плащ, поперёк седла, Гжегоша усадили на его лошадь, после чего казачий хорунжий со словами «а ну-кось, паря…» ловко связал ему руки пресловутым арканом, привязав второй конец к луке седла. Лошадь вёл в поводу Рафик – он знал, конечно, о предательстве поляка в ДК, а потому злобно сверкал на пленника своими чёрными, как кавказская ночь глазами. Торопа, на которую указал Гжегош, оказалась достаточно широкой для двух всадников, и я мог ехать рядом с ним.