Шпага для библиотекаря. Книга 1 - [85]

За неимением уздечки поляк вцепился связанными руками в конскую гриву и всё время кривился – волосяной аркан чувствительно натирал кожу. Я хотел, было, сострить, что лучше чувствовать его уколы на запястьях, чем на шее, но вовремя сдержался – это прозвучало бы совсем уж издевательски, а мне требовалось ещё каким-то образом раскрутить поляка на откровение. Но вот как к этому подступиться – я пока только гадал.

Но Гжегош сам начал разговор.

– Мой медальон у тебя?

Какой медальон? – удивился я. – Не было у тебя никакого медальона. Во всяком случае, я не видел.

– Значит, эти пёсьи дети украли. – он связанными руками показал на казаков. – Это ведь они меня обыскивали?

– Они. – подтвердил я. – А что за медальон-то? Какая-нибудь фамильная вещица?

– Если бы… – он невесело усмехнулся. – Скажи, у тебя ведь тоже была комната с креслом? Такая… вся в тумане?

Я не стал скрывать.

– Было дело.

– Так вот, медальон оказался у меня на шее после того, как я перенёсся оттуда в этот клятый клуб. Я его даже не сразу заметил – только потом, когда мы оказались в этом времени. Мне стало жарко, решил снять свитер – а он на шее болтается, на цепочке. Плоский такой, из светлого металла.

Я отметил про себя, что Гжегош говорит сейчас совершенно без вкраплений польских слов, и лишь акцент едва-едва угадывается. Успокоился, что ли? Так рановато будет, пожалуй…

– Насчёт казаков – это легко проверить. – сказал я, и тронув коня пятками, подъехал к возглавляющему нашу маленькую колонну Ростовцеву. Тот выслушал, хмыкнул: «спёрли, говоришь? Казачки могут, они такие…» и подозвал хорунжего. Тот упираться не стал: «вы ж приказали, вашбродие, чтобы мы всякие диковинки складали. А в цацке ентой – что такого невиданного? Бляха и бляха, на цепке – один прибыток, что серебряная, маркитант за такую рублёв пять даст…» – и, крякнув от досады за упущенный «прибыток», вернул неправедно нажитое.

Добыча хорунжего выглядела как кругляш сантиметров пять в диаметре и полсантиметра в толщину. По контуру шла узкая, в полмиллиметра, щель. Не петель, на которых откидывалась крышка, ни потайных кнопок или штифтов не было.

Медальон был словно мыльный на ощупь. Я пытался поддеть прорезь ногтем, потом, потерпев неудачу, пустил в ход карманный нож. Бесполезно: лезвие скользило по незнакомому металлу, как будто даже не касаясь его – казалось, между ними оставался крошечный, тоньше волоса, но совершенно непреодолимый зазор. Приглядевшись, я увидел, что то же самое относится и к цепочке, на которой висел медальон – пропущенная в ушко, она не касалась его краёв, сколько я не дёргал её и не старался прижать. Тогда я капнул на плоскую крышку воды из фляги – она скатилась с его, словно с покрытой жиром поверхности, не оставив следа. Столь же сокрушительное фиаско потерпели попытки поцарапать металл кончиком ножа – дело кончилось тем, что я попросту отколол кусочек острия. Складывалось впечатление, что «титановый» кругляш словно залит на расстоянии долей миллиметра чем-то вроде силового поля, достаточно мощного, чтобы отторгать любые внешние воздействия.

– Я тоже пробовал… – прокомментировал мои старания Гжегош. – И так, и эдак, один раз даже из карабина чуть не пальнул. Ничего ему не делается. Думается мне – не положен нам внутрь залезать. То ли маячок, то ли какая-то штучка для наблюдения. Микрофон, камера…

– Хроно-тирям-пам-патор. – сказал я. – Подарок наших друзей из туманной комнаты.

– Типа того. – согласился он.

– Ладно… – я сунул взвесил медальон на ладони и засунул в карман. – Уж извини, но я эту штуку оставлю у себя.

– Твоё дело. – Гжегош пожал плечами. – Хотя я на твоём месте утопил бы его в ближайшем болоте.

Я прищурился.

– А сам чего ж не утопил?

– Собирался.

– Не доверяешь, выходит… благодетелям?

– А ты, пан – скажешь, что доверяешь? Так не старайся, надал не вьеже… всё равно не поверю.

Вот что на такое ответить?

– Голова-то как, не болит? – поспешил я сменить тему. Гжегош ощупал шишку на затылке и поморщился.

– Саднит трохе… немного. А ты Никита, хорошо фехтуешь, я правду говорил.

– Спасибо. Ты тоже. На саблях я бы тебя не одолел, и пробовать не стоило.

Удивительно, но я совсем не питал к нему не то что вражды, но даже и малейшей неприязни – всё выгорело во время нашей скоротечной схватки. Наверное, подобные чувства испытывают давние враги, встретившиеся после долгого перерыва – и не нашедшие ничего лучшего, как обсуждать былые сражения, но уже отстранённо, через мутное стекло прошедших лет.

Хотя… может, в определённом смысле так оно и есть? Или это всё наша извечная российская манера – сочувствовать врагу, поверженному в честной схватке?

Поляк после моей реплики оживился и совсем было собрался развить тему, когда деревья раздвинулись и мы выехали на берег крошечного, метров тридцати в поперечнике, лесного озерка с заболоченными берегами, густо заросшими камышом и осокой.

XIV

– Есть, вашбродие! Сыскал! Тута она!

Казак, стоящий в воде по плечи, замахал руками, и ещё двое скинув одежду и оставшись в одних подштанниках, полезли в воду – прозрачную и тёплую, как парное молоко. Первый казак зашёл поглубже и, погрузившись с головой, привязывал к передку телеги брошенный с берега аркан. Привязал, вынырнул, отфыркиваясь, как тюлень. Его товарищи повторили эту операцию ещё с двумя арканами – каждый вторым концом был закреплён на луке седла низкорослой степной лошадки.