Шпага для библиотекаря. Книга 1 - [87]

– С поляком-то вашим как собираетесь поступить? – осведомился Ростовцев. – С другими пленным его отправить в тыл – так ведь пропадёт, непривычный он к нынешней жизни, да ещё и в неволе. Не вешать же, в самом деле!

После того, как тюки с ящиками вскрыли, осмотрели тщательнейшим образом, поручик велел отдыхать и варить кашу. На моё робкое предложение – покончить с опасной находкой так же, как покончили с «библиотечным» обозом, – он ответил категорическим отказом.

– Я много думал о ваших словах, Никита Витальич, сказал он. – И больше прежней ошибки не повторю. Сгорели те книги – и сгорели, Бог с ними. А эти я велю заново увязать и отправлю с надёжными людьми к батюшке в воронежское имение. Даст Бог, вернусь с войны, выйду в отставку, уеду в имение. Засяду у камина – и полистаю ваши книжицы, почитаю про грядущее житьё-бытьё. Тогда и решим, как с ними поступить.

– Решим? – я сощурился.

– Надеюсь, вы не собираетесь лишите меня вашего общества? Вот и товарищ ваш – непременно будет гусар. Ежели доживёт, конечно.

Он кивнул на Рафика, который вместе с сумцами перебирал польские трофеи.

– Так ведь и вас тоже могут убить! – не сдавался я. – Война всё же, всякое может случиться – как тогда с книгами? Или вы намерены жить вечно?

Слова «вперёд, обезьяны!», которыми предварял эту знаменитую фразу безвестный взводный сержант времён Первой Мировой[37], я благоразумно опустил. Как и не стал упоминать о портрете полковника от кавалерии Ростовцева – зримом, весомом доказательстве того, что ни смерть на этой войне, ни скорая отставка поручику не грозят. А ведь он так и стоит за шкафом, в ДК…

«…да нет же, какой ещё портрет? Одно только знакомство со мной вполне может заставить всю дальнейшую жизнь Ростовцева свернуть совсем в другую колею – и вовсе не обязательно, что колея эта закончится в тысяча восемьсот пятьдесят четвёртом году близ крымской Балаклавы…»

– На всё воля божья. – ответил поручик. – Убьют – значит планида у меня такая. Вы тогда книги заберёте, и уж поступайте с ними по своему разумению, я батюшке специально отпишусь, чтобы препятствий вам не винил…

Мы с Ростовцевым сидели в тенёчке, на поваленном стволе ивы, и наблюдали, как казачки ладят из ремешков да верёвочек упряжь. В телегу с книгами решено было запрячь двух из трёх трофейных уланских лошадей; третья, принадлежавшая Гжегошу, пощипывала травку в сторонке. Сам поляк сидел на пеньке под присмотром приставленного к нему гусара. Я отметил, что при своих двадцати двух годах выглядит он сейчас на тридцать с лишком – похоже, сокрушительная неудача вместе с общей неопределённостью положения крепко его прибили…

– Что делать, спрашиваете? – я сорвал травинку и поковырял ею в зубах. – Пожалуй, отпущу. Я же обещал отпустить, если покажет, где спрятаны книги, верно? Ну вот, он и показал. Всё, что было при нём из грядущих времён, мы изъяли. Пусть забирает коня и саблю, и едет, куда глаза глядят, на все четыре стороны. Ежели не дурак – к армии возвращаться не станет.

– А не опасаетесь, что язык станет распускать? – спросил Ростовцев. – Книг у него нет, но, как я понял. Историю он хорошо знает и много чего может рассказать… коли найдутся желающие слушать.

– То-то ж и оно – коли найдутся! Вспомните себя, скажем, месяц назад: расскажи вам кто-то подобную историю, не предъявив в качестве доказательства хотя бы половинку того учебника истории, что у вас в саквах?

Поручик хмыкнул.

– Решил бы, что он сбежал из дома скорби. Потому как в здравом уме такого не придумаешь, даже с перепоя…

– Вот и я о чём. Будет болтать – либо скрутят, как буйного, либо вовсе пристукнут, чтобы не возиться.

Мы помолчали. За невесёлыми мыслями я сгрыз травинку уже до половины.

– А не пожалеете потом, Никита Витальич? Вражина ведь лютый!

Я выплюнул остатки «зубочистки» и сорвал новую.

– Врать не буду, самого грызёт червячок. Но что-то подсказывает, что мы с ним ещё встретимся: слишком уж запутанная получилась история, и без Гжегоша мне в ней, похоже, не разобраться…

– Ну, воля ваша. – Ростовцев поднялся с бревна. – Как в народе говорят: «хозяин – барин. Хочет – живёт, хочет – удавится». Отпускайте с Богом своего ляха, и поехали…

– В Бобрищи? – уточнил я.

– Сначала туда. Но задерживаться на этот раз не будем – условимся с Антипом о совместных действиях, оставим там с казачками ещё и башкир – и назад, к Сеславину. Думаю, уговорить его устроить здесь основную базу отряда. Место-то какое удобное: и Смоленский тракт неподалёку, и мужички к нам по-доброму настроены, всегда помочь готовы. К тому же, французы о нём не знают, а которые знали – те уже ничего не расскажут. Да и агрегат этот самоходный не раз ещё нам сгодится, Никита Витальич!

– А всё же я не понимаю, почему ты меня отпускаешь. – сказал Гжегош, подтягивая подпругу. Видимо, поляк уверовал-таки, что никто не будет ни вздёргивать его на суку, ни отправлять с пленными за Урал, успокоился и перестал уснащать речь польскими оборотами. – Я ведь тебе враг, ты послан меня остановить, разве нет?

Я пожал плечами.

– Вот и Ростовцев удивляется. Но ему-то не объяснить, что никакой ты мне не враг, а такая же марионетка, и кто дёргает за ниточки – нам сие неизвестно, ни тебе, ни мне. А узнать очень хочется, и сделать это вдвоём, пусть и действуя порознь – куда больше шансов. То до того, что ты задумал помогать Наполеону – в моих глазах это никакое не преступление. Во-первых, ты поляк и по-другому поступить не мог, а во вторых…