Шпага для библиотекаря. Книга 1 - [73]

Так, осадил я разыгравшееся воображение, опять заносит в прогрессорство и попаданство? Не хватало ещё промежуточный патрон изобретать… С некоторых пор меня не оставляло мерзкое ощущение, что никакая это не миссия по спасению естественного хода исторических событий, а эксперимент, поставленный неизвестно кем и неизвестно с какой целью. Скажем хронофизиками и хроноисториками чужой цивилизации, и за моими действиями кто-то внимательно наблюдает, фиксируют в лабораторных журналах каждый шаг, анализирует и составляет научные отчёты. Тем не менее, отказываться от поставленной самому себе задачи, уничтожения остатков библиотеки, попавшей сюда из двадцатого века, я пока не собирался. А значит, рано или поздно придётся добраться до некоего лесного озерка, где клятый Гжегош, похоже утопил-таки воз с книгами – и сделать это с помощью Ростовцева и его гусар будет куда как проще.

Сумцы проходили мимо Никитского монастыря, когда едущий рядом Рафик дёрнул меня за рукав. Я обернулся – он высматривал что-то в глубине примыкающего с улице слева Большого Кисловского переулка. Двое гусар, перекрывшие проезд, загородили обзор, и Рафик то привставал на стременах, то наоборот, пригибался, стараясь что-то разглядеть в узком просвете между лошадиными крупами.

– Услышал крик… – пояснил он, прежде, чем я открыл рот, чтобы спросить, в чём дело. – Окликнули меня кто-то по имени, и голос – точно Димка Гнедин, хуран айо![26] Смотрю – а там только народ толпится, ничего не видать! Спешимся на минутку, посмотрим, а?

Гусары шли в колонне по три, перекрывая почти всю ширину улицы. Взять в сторону – некуда; сзади в половине конского корпуса, как это предписано регламентом, следует следующий ряд, за ним ещё и ещё… Замешкаешься – задержишь всех, а этого делать нельзя. Полк следует через Москву без задержек, потому что за ним идут другие части, артиллерия, обозы… Корнет Веденякин уж как умолял отпустить его хоть на два часа, хотел отыскать в Москве родную сестру с двумя детьми, лишившуюся при Смоленске мужа и теперь принуждённую выбираться из города с горсткой дворовых и гувернанткой. Ростовцев, скрепя сердце, отказал – хотя я видел, как нелегко дался ему этот отказ…

– Показалось, наверное. – неуверенно сказал я. – Сам подумай, откуда он тут? Мы-то с полком пришли – а он бы как пробрался бы мимо аванпостов в одиночку, одетый, по местным меркам, как пугало? Не наши, так французы непременно бы его сцапали! А доберись он на своё несчастье хоть до Можайска, то непременно влип бы в неприятности. Сам, небось, видел – на каждой тумбе афишки с призывами ловить французских шпионов. Народ сейчас шибко нервный, увидят странную одежду, услышат непривычный говор – пристукнут, и имени не спросят! Нет, показалось, точно говорю.

– Как скажешь, брат… – Рафик пожал плечами и оставил попытки что-то разглядеть. – А всё же, мамой клянусь: не мог я ошибиться! Димка это – только как он сюда попал, еши аканджин кнац?[27]

В странноприимный дом Никитского женского монастыря свозили раненых офицеров ещё после Смоленска, и теперь, когда стало ясно, что Москву оставляют, поспешно выносили тех, кого можно было тронуть с места без риска для жизни. Хотя в монастыре придерживались московского обычая застилать соломой булыжную мостовую перед домом с больными или умирающими, чтобы не беспокоить страдальцев тарахтением колёс, шум он висел здесь непрерывно, неумолчно. Крики, ругань, конское ржание, тележный скрип, команды унтеров, стоны раненых, которых выносили на носилках с крыльца по узкой лесенке и складывали рядком на подводы. И над всем этим висел «густопсовый» по выражению санитара, в паре с которым Дима Гнедин таскал носилки, дух: вонь скопившегося навоза, тяжёлый запах, какой обычно сопровождает скопление больных, страдающих и дурно ухоженных мужчин.

Обоз, если верить болтовне возчиков, должен был отправиться во Владимирскую губернию, и Дима Гнедин даже подумывал бросить своего подопечного-офицера и двинуться с ним. А что? Среди санитаров и ополченцев он, вроде примелькался; кормили хоть и грубой пищей, зато обильно, и, самое главное – от войны далеко. До Владимира армия Наполеона не доберётся, это Дима точно помнил из школьного курса истории.

Но, по здравому размышлению, от идеи пришлось отказаться. Ополченцы, хоть и не имели паспортов или каких-нибудь воинских документов вроде солдатских книжек, но зато все знали друг друга. Сейчас-то суета, хаос, столпотворение – но стоит добраться до спокойных мест, и унтер-офицер, распоряжающийся нестроевой командой, наверняка поинтересуется, кто он и откуда. И тогда дело швах: врать сколько-нибудь убедительно Дима не сможет, запутается в местных реалиях – и пожалуйста, обвинение в шпионаже, жандармы, а там и до виселицы рукой подать…

Нет уж, лучше придерживаться прежнего плана. Спасённый им юноша-офицер, Коля Распопов, поступил на службу за две недели до Смоленского сражения, оставив учёбу на первом курсе Петербургского Императорского Университета, где он изучал географию и естественную историю. За знание математики был взят в артиллерию подпоручиком – и угодил в плен в первом же своём деле, где он единственный остался живым из офицеров двенадцатой батарейной роты, защищавшей Шевардинский редут. В госпитале у него приключился антонов огонь (так здесь называли гангрену) и раненую ногу пришлось отнять по самое бедро. Теперь мечтал только о том, чтобы поскорее попасть домой, в родительское имение под Воронежем. А Дима, всячески ему в этом посодействовавший мог рассчитывать на благодарность в виде теплого местечка домашнего учителя с жалованьем и пансионом – а уж там будь, что будет…