Шпага для библиотекаря. Книга 1 - [71]

Предательская мысль, как пришла, так и ушла. Он отвязал лошадь, вскочил в седло, сунул карабин в чехол и поскакал по улице в сторону брода через Днепр. Можно, конечно, перебраться на другой берег и по понтонному мосту, наведённому на месте прежнего, сожжённого при отступлении войсками Дохтурова – но там наверняка потребуют пароль, узнать который он мог только утром, в комендатуре, после предъявления командировочных бумаг. Оставаться же в Смоленске Гжегош не хотел, предпочитая ночное купание в днепровской водичке перспективе ареста за двойное убийство – как ни абсурдна была мысль, что кто-то в Смоленске возьмётся его расследовать…

Косматая крестьянская лошадка вынесла его из реки и шумно, по-собачьи, отряхнулась. Поляк потрогал чехол с карабином – не намок ли? – сполз с седла и, нащупывая в темноте тропку, стал подниматься на высокий песчаный берег.

Тело Робера не успело ещё грохнуться на пол, а Далия уже инстинктивно метнулась вперёд, на столешницу. Девушка, конечно, не застала войны за независимость в начале шестидесятых и последовавшую за ней череду военных переворотов – но много чего наслушалась от отца и дяди о страшных реалиях тех лет. Да и позже, в доме её отца, высокопоставленного правительственного чиновника безопасности уделялось особое внимание – её с матерю и младшей сестрой обучал приглашённый из Франции специалист, накрепко вдолбивший в голову Далии правила поведения при покушении или нападении террористов.

А потому, действовала девушка быстро и без малейших колебаний – и вторая пуля, предназначавшаяся, вне всяких сомнений, ей самой, лишь скользнула по волосам. Далия перекатилась на бок, изображая падение мёртвого тела на пол, а сама, едва оказавшись вне пределов видимости стрелка, заползла под стол, где и просидела следующие десять минут. Потом вылезла и, стараясь не приближаться к окнам, стала осматриваться. Робер лежал ничком на полу, рядом с опрокинутым стулом – винтовочная пуля, пробив тело, расщепила толстую деревянную спинку и глубоко ушла в брёвна стены. Из раны на пол натекла большая лаково-красная лужа, и над ней уже кружили, жужжа, зеленовато-чёрные, отливающие металлическим блеском мухи. Далию передёрнуло от отвращения; она выждала ещё немного, после чего натянула кавалерийские, с кожаными леями, рейтузы Робера, надела полотняную рубашку, влезла в серый офицерский редингот, который, при случае, мог сойти и за гражданское платье. Рассовала по карманам кошель с горстью русских и французских монет, какие-то бумаги, ассигнации, положила в сухарную сумку карманный двуствольный пистолет. Ссыпала туда же горсть извлечённых из лядунки бумажных фунтиков-патронов – Робер успел обучить её пользоваться этим архаичным орудием убийства. Выглянула в полуоткрытую дверь, досчитала до десяти, вышла в сени и пробралась в коровник, где стояли их лошади и сохли на жердях сёдла, потники и синие суконные вальтрапы с вытканными по углам имперскими орлами и буквами «N» в лавровых венках.

VIII

Узнать Кудринскую улицу – Баррикадную моей молодости – было сейчас мудрено. После пожара Москвы (который, надо думать, начнётся со дня на день, как только войска покинут город) всё здесь переменилось, да и потом было перестроено самым радикальным образом – одна высотка на площади Восстания чего стоит! И лишь брусчатка, по которой звонко цокали подковы наших коней, вызывала лёгкую ностальгию – её участки сохранились и до наших времён. Правда, эта Кудринская была замощена не ровными тёсаными камнями, которые, вроде бы, появились гораздо позже, чуть ли не в двадцатом веке, а обыкновенным округлым булыжником.

Кроме брусчатки тут не нашлось ничего привычного, за что мог бы зацепиться взгляд. Сколь я ни озирался по сторонам – ни единого знакомого здания, переулка, контура площади. И лишь когда колонна Сумского гусарского полка миновала храм Покрова Богородицы в Кудрине, в моё время тоже канувший в Лету, и двинулась через Кудринскую площадь, слева потянулся знакомый жёлтый фасад с колоннадой. «Вдовий Дом», казённый приют, построенный в начале девятнадцатого века для неимущих вдов военных и чиновников – в наше время, если мне память не изменяет, здесь располагался институт усовершенствования врачей, позже переименованный зачем-то в академию. А дальше, уже на Большой Никитской, за кованой решёткой и палисадником мелькнул флигель городской усадьбы Долгоруковых, знаменитого «Дома Ростовых» из «Войны и Мира».

Большая Никитская, как и прочие московские улицы, была запружена людьми. Московские обыватели, от лабазного сидельца с Болотной, до обитателей аристократических особняков и городских усадеб – все спешно покидали Белокаменную. На мостовой теснились, сцеплялись осями, телеги ломовых извозчиков, брички и кареты с гербами на дверках. То и дело попадались то большие, то малые обозы, в которых на грудах соломы, на шинелях лежали вповалку раненые. Правили телегами возчики в серых шинелях и высоких суконных шапках с жестяными крестами ополченцев. Кое-где на стенах домов желтели бумажные листки, знаменитые растопчинские афишки. Иные – обтрёпанные, рваные, были налеплены ещё в дни, когда супостат только ещё продвигался от Смоленска к Вязьме. Другие – совсем свежие, с призывами к москвичам поскорее покидать город. Нигде не видно описанных ещё Гиляровским лотошников с разносчиками, лавки все стоят заколоченные. Полиции тоже нет, и только раз, у выезда с площади, я заметил шестерых конных жандармов – им вслед свистели и кричали обидное. У богатых домов теснились длинные вереницы подвод, и слуги суетились, вытаскивая сундуки, тюки, зеркала, тщательно замотанные в мешковину, разнообразный домашний скарб. Что не помешалось на возы – бросали прямо на тротуаре, и предприимчивые москвичи уже принялись растаскивать бесхозное добро.