Схождение во ад - [22]

Активный и свободолюбивый коммерсант по натуре, он же — следуя прошлой совдеповской терминологии — «махровый спекулянт», Михаил быстро уяснил, что приложение своим силам среди закормленных бюргеров навряд ли найдет.

Перепродажа дефицитного товара в тоталитарном Союзе не требовала особенных физических и умственных усилий; необходимым условием для этого являлась лишь отвага и пренебрежение коммунистической моралью; здесь же подобное поощрялось, однако было сопряжено с вкладом в дело немалого капитала, налогами, бухгалтерской волокитой, изучением рынка и весьма скромными в своем итоге дивидендами, если и не откровенным прогаром бизнеса, поскольку выдержать конкуренцию в условиях всеобщего изобилия — задача нелегкая.

Тем не менее, Михаил не унывал. В конце концов, жизнь его ныне протекала в развитой цивилизованной стране, давшей ему статус, бесплатную квартиру и медобслуживание, различного рода пособия, курсы по изучению языка, и, хотя по завершении безмятежного периода адаптации ожидался прессинг со стороны властей в отношении трудоустройства, он был к тому готов, решив: коли сильно нажмут, что же — пойдем на крайние меры: будем работать…

В очередной раз получив пособие на жизнь, а также сумму на приобретение мебели и телевизора, Михаил отправился в торговый центр, где, с полчаса пошлявшись для вида, сделал затем официальное заявление ответственному лицу: дескать, буквально пять минут назад неизвестным карманником у него был похищен бумажник с деньгами и с паспортом, и, если администрация не в силах выявить преступный элемент, то пусть хотя бы даст Мише официальную справку о данном инциденте.

Для составления справки пригласили представителей полиции, отнесшихся к беженцу сочувственно, и уже на следующий день конторе по социальной помощи пришлось повторно раскошелиться на утраченную ее подопечным сумму, ибо — как оставить нуждающегося человека без материальной поддержки? — а что же касается полиции, то и ей пришлось выписать Михаилу Аверину солидный синий паспорт постоянно проживающего в Германии лица, что, безусловно, был куда более действеннее для передвижений по миру, нежели серпасто-молоткастый ущербный документик…

Гуманистические основы богатейшего государства мира Михаил эксплуатировал безжалостно.

Он даже не подозревал, что поступками его руководил тот подспудный негативный опыт, что был невольно накоплен всей предыдущей жизнью в стране, где ложь и насилие, задрапированные красными коммунистическими лозунгами, въедались в каждую клеточку сознания ее обитателей, чей принцип «хочешь жить — умей вертеться», хотя и не провозглашался всенародно, однако был превосходно известен каждому.

То же, хотя и в меньшей мере, относилось к сокурсникам Михаила по изучению сложного немецкого языка: полякам, румынам и прочим национальным меньшинствам из разваливающегося социалистического лагеря, чью компанию, впрочем, Аверин воспринимал с некоторой долей брезгливости за ее бескультурье, жуликоватость и мелко-криминальные наклонности.

А посему угнетало Мишу одиночество и бездеятельность, хотелось ему какого-то большого и долговременного дела, хотя, с другой стороны, каких свершений можно ожидать от примитивного спекулянта, пускай и обладающего даром выдающегося авантюриста?

Но судьба, или же тот, кто ведает тайные желания и устремления человеков, порою волшебно их воплощает в действительность. И миг, когда рухнула стена, разделявшая два Берлина, стал в жизни Аверина эпохальным, пусть поначалу отнесся он к данному событию равнодушно и даже с опаской: мол, хлынут теперь сюда, в процветающий Кельн, толпы изголодавшихся социалистических немцев, а на хрена, извините, они нам?..

Миша мыслил, подобно втиснувшемуся в переполненный троллейбус пассажиру, сначала требовавшему от публики уплотниться, а после огрызающемуся на заднего, еще висящего на поручне: мол, куда прешь, паскуда, не видишь, блядь, — все занято!

Опасения оказались напрасными: немцы, в большинстве своем организованные, ответственные и дисциплинированные, сумбура в новой объединенной Германии не допустили, начав равномерное, отлично продуманное развитие, и озападненный славянин Аверин, по национальности способный быть отнесенным к иудеям, ибо мама его являлась еврейкой, начал постигать ту истину, что, пусть немец и восточный, социализмом деформированный, порою умеющий лишь камень дробить, но немец этот, в желтой форменной фуфайке молотком отбойным орудующий, неизменно будет хозяином на этой земле, а вот Миша — никогда. Миша — ауслэндер, чужак, изгой, и — имей бы он гражданские права, «Мерседес» последней модели, виллу или же замок, все равно отныне и вовек в Германии он будет всего лишь жалким приживальщиком и паразитом в глазах как обывателей, так и власть имущих. Аминь!

Невольно задумался Михаил и над тем, что, с разрушением берлинской перегородки открывалась площадка с миллионными массами еще не опомнившихся от гнета социалистических идей немцев, естественно нуждавшихся в западных товарах народного потребления. Не сыграть ли тут в какую-либо игру?

Миша мыслил неверно и наивно, ибо крупные корпорации уже ледоколами прорубались намеченными маршрутами по восточным территориям, осваивая заранее ими распределенные и расчерченные с хирургической точностью и основательностью рынки.