Шлимазл - [42]

А словосочетание „был всегда“ разумению недоступно потому, что всегда, что-то из чего-нибудь возникает. А по-другому ни понять, ни охватить умом, ни представить сие невозможно. Вот так и Бог! Господь не должен быть доступен человеческому пониманию. Если он есть, то он не должен быть похож на человека. Слишком уж паскуден гомо сапиенс. Он должен быть без пола, без возраста и без национальности. Какой? А этого никто не знает!»

Смертельно уставший, вышел Борис из автобуса. Около его дома достопримечательность Цфата — единственный на весь город алкоголик, коренной ленинградец — Дима махал метлой, нещадно пыля. В ведерке для мусора стояла откупоренная бутылка анисовой водки, в нём же плавилась на солнце лучшая закуска в мире — оливы в целлофановом мешочке.

Русского Диму вывезла в Израиль еврейка-жена, а потом она заболела и умерла. Жена умерла, но Дима, имеющий квартиру на Васильевском острове, назад не уехал. Спивался тихо, но, даже находясь в состоянии вечного подпития, работу свою выполнял добросовестно. Дима выбрал из всего богатого поэтического творчества Владимира Солоухина самые значительные и актуальные для себя две строки.

«Уложит она и разбудит, — мурлыкал он себе под нос, потом делал пару больших глотков из горлышка, прислушивался к действию алкоголя на организм, и если находил действие благоприятным, то кричал дурным голосом на всю улицу вторую строку: „И даст на дорогу вина-а-а“».

На недоуменный вопрос знакомых, как это можно в сорокоградусную жару хлестать сорокаградусный напиток, неизменно отвечал стихами Гольмана:

Пускай я пьян, пускай в угаре я,

Но тверд в своём, как прежде, я:

На свете нет такого климата,

Что б не был годен для питья!

Дима утверждал, что пьёт исключительно из идейных соображений: «Алкоголь в малых дозах полезен в любых количествах», а продолжает жить в этом пекле из соображений меркантильных.

Возвращаться назад Диме было экономически невыгодно потому, что на одну зарплату дворника здесь он мог купить сто двадцать пузырей в месяц, а на пособие, которое корячилось ему там, — только двадцать бутылок водки. Разница ощутимая, тем более что в городе на Неве денежное пособие вообще, могли по году не выдавать.

— Все квасишь? А если с работы выгонят, что тогда?

— А жиды ребята незлые, с голоду умереть не дадут, — перестал пылить Дима. Он помолчал, как бы размышляя о чём-то трудно разрешимом, и добавил, — но и жить спокойно, киндербальзамчики, тоже не дадут.

«Эх, жизнь-жестянка, — пожалел его Борис, заходя к себе в подъезд, — мог ли Дима предположить, покидая северную столицу, что ему одному-одинешенькому на чужбине век доживать придется?»

Он уже начал подниматься по лестнице, и окатило холодом: «А ведь и меня ждет…» Борис даже додумать побоялся — столь суеверен стал от несчастья, но аналогичность ситуации помимо его воли потрясла сознание. Так потрясла, что он вынужден был остановиться на пол пути. Но не стоять же столбом, когда мимо снуют жильцы, и он поплелся дальше. Он разуверился в чуде, знал, что скоро убьют, и рад был, что хоть не сегодня. Ровно через две недели будет получен ответ из Иерусалима. Что ожидать, если лимфоузлы размером с голубиное яйцо? А там химия, облучение, выпадение волос, и самое главное, что всё бесполезно. Ничего, кроме продления мучений. Ничегошеньки! Агония!

А жена выписалась из больницы и так же, как и до операции, вела себя мужественно. В жизни своей насморком не переболевшая красавица подкладывала вату на месте удаленной груди, надевала платье с глухим воротником под самое горло (это в чудовищную-то жару) и принимала гостей. Гости ели, пили, соболезновали, утешали, говорили, что не так уж все фатально, вон одна знакомая уже больше года живет с таким диагнозом, и даже фамилию больной называли для убедительности, вот только рука на пораженной стороне плохо поднимается, а в основном чувствует себя нормально. Жена слушала их — людей неплохих, а в чем-то даже хороших, но, когда они уходили, неизменно вспоминала слова Фаины Раневской, урожденной Фельдман: «Я очень благодарна друзьям, которые посещали меня в трудную минуту, но ещё больше благодарна тем, кто меня в это время не посещал». Дочка ничего не говорила о прогнозе, но так смотрела на мать её же мамиными глазищами, что он убегал в ванную и выходил оттуда с красными глазами. И это замечала жена, но делала вид, что ничего не произошло. Однажды утром позвонили из «Яд ле-ахлама» — благотворительного общества помощи женщинам, прооперированным по поводу злокачественной опухоли груди, пригласили на примерку специального бюстгальтера с силиконовым вкладышем, сказали, что внешне, а главное на ощупь — абсолютное сходство с натуральной грудной железой. Жена ушла и не вернулась. Борис подождал до вечера, обзвонил знакомых — никто её не видел. Он уже хотел обратиться в полицию и вдруг вспомнил, что у жены есть ключ от его кабинета. Помчался бегом, открыл дверь, опасаясь самого худшего — увидеть сине-багровое лицо в петле, и обнаружил жену лежащей на диване лицом к стене в комнате ожидания. На столе начатая бутылка водки и полная пепельница окурков. Подошел поближе, наклонился над ней, поцеловал ей ладонь. Он знал, что она любит ощущать его губы на ладони и в локтевом сгибе, как раз там, где складочка на нежной коже.