Шлейф - [47]

Полицейский патруль на въезде в Абу-Гош остановил машину. Арон нацепил маску, открыл окно и предъявил документы. Справки при себе у Анны не было, пришлось соврать, что она медсестра и что они едут по вызову в Бенедиктинский монастырь. У монаха тяжелый приступ психоза.

— Женщин не вызывают к монахам, — возразил молодой патрульный.

— Медсестер вызывают, медицина беспола, — возразил Арон.

— Монахини там тоже живут, — подала Анна голос из-под маски, — только по другую сторону. — Наверное, вы никогда там не бывали… Раньше это место называлось Castellum Emmaus, считалось, что там воскресший Иисус Христос явился своим ученикам. А когда-то, еще до нашей эры, там была римская крепость и купальня. Возле подземных источников.

— Ты на экскурсию едешь или к больному?

— Еще там есть вмурованная в стену табличка римского легиона, который участвовал в иудейских войнах, разрушении Второго Храма и осаде Масады и Иерусалима.

— Не селись среди евреев — не будешь психовать, — улыбнулся патрульный под маской и дал отмашку езжайте.

— Ты не говорил, что тебя вызвали в Бенедиктинский монастырь.

— Никто меня туда и не вызывал. Подумал, раз уж рядом…

— Здорово! Только вряд ли мы попадем в монастырь. Разве что через лаз. Но это не для твоей комплекции. Читаю дальше.

«В конце концов сосед, выходя из такси, шепнул: «Машина идет только до КПП “Каландия“. Дай шоферу сотню, он отвезет тебя в Мукату. Сотни не было. Но шофер меня не высадил. Гнал по зоне в кромешной тьме. Наконец, прибыли вроде в Рамаллу, и я услышал, как шофер спросил, где „шотра“, то есть палестинская полиция. Во дворе участка крутились молодые палестинцы в гражданской одежде. Я предъявил им удостоверение писательской федерации на иврите, английском и арабском. Парни поглядели на меня с уважением и что-то залопотали на своем языке; я разобрал имя Раид. Из зала вышел представительный, интеллигентного вида араб лет пятидесяти, также в цивильной одежде. Он заговорил со мной на чистом иврите, представился: „Комиссар полиции Раид“. Мы вошли в подъезд участка. Освещение тусклое, стены давно не крашены, лестница нечиста. Кабинет комиссара располагался на втором этаже. Раид сел за стол, парни — на пол: единственный стул был у комиссара. Все полицейские, в том числе комиссар, были довольно бедно одеты. Один, из молодняка, стал обследовать мою сумку, другой, также по распоряжению комиссара, переснял на ксероксе мое писательское удостоверение и паспорт. Раид сказал, что я могу говорить на иврите, и стал заполнять протокол. Сначала он задавал общие вопросы, потом спросил: „За что вас держат в дурдоме? Что-то вы не похожи на психа“. Я ответил: „По постановлению суда. Седьмого сентября прошлого года я напал на казарму в министерстве обороны в Тель-Авиве. ШАБАК находится в их ведении, знаете…“ Раид посмотрел на меня с восхищением: „Шалом у-браха! У меня тут больше половины таких…“ Он перевел мое сообщение пацанам, те заулыбались: им были хорошо известны хамские художества израильской охранки…».

— Хорошо читаешь, с выражением, — похвалил ее Арон.

«„Вы нам подходите“, — заявил Раид и стал накручивать диск телефона. Больше получаса он звонил в различные инстанции, кричал, говорил и ругался по-арабски. Как наши арабы-уборщики в „Эйтаним“. Наконец приказал: „Едем в Мукату“. Во дворе участка меня окружила группа рослых палестинских солдат в форме и с „калашниковыми“. „Руси, руси“? — спрашивали они меня.

Подъехала старенькая легковушка: как видно, у „шотры“ не было специального транспорта, имеющегося в изобилии у их израильских коллег. Меня посадили на заднее сиденье, слева и справа молодцы, Раид за рулем. Покатили».

Пещерный страх

— Ты привез меня туда, где любил бывать Алексей Федорович! Как ты догадался? — спросила Анна, плюхаясь с разбегу в высокую траву.

— Откуда ты знаешь?

— Из блокнота психолога. Именно на этом месте Алексею Федоровичу пришла на ум сказка про монаха-бенедиктинца. До того, как тот явился на свет, его родителей спросили, чего им больше хочется, чтобы их сын родился злым и красивым или добрым и уродливым. Как люди набожные, они предпочли второе. Зеркал в доме не было, мальчик рос и не знал, как он выглядит. Но родители видели. И чем дальше, тем пуще горевали. Лучше бы был злым и красивым. Такого и из дому не выпустишь, камнями забьют. Но в какой-то момент правда открылась, и бедный мальчик, закутавшись в покрывало, убежал из дому. Навстречу ему шел серый мешок. Мальчик прижался к нему и поведал о своем горе. Серый мешок позвал его с собой. Дорога из Иерусалима до Абу-Гоша была долгой, и лишь утром следующего дня достигли они этих вот самых монастырских ворот. Тогда они были открыты, и серые мешки, а это были монахи-бенедиктинцы, приняли мальчика в свой орден. Жил он в одной из келий, выходящей окнами в прекрасный сад с пальмами, и внутри видел только прекрасное — старинные фрески на церковных колоннах, расписные ларцы… Никаких зеркал. Так он и прожил до глубокой старости. В мире с самим собой. А мог бы стать твоим пациентом.

Пение муэдзина взорвало тишину. Анна выбралась из травы, отряхнула серое пальтишко и двинулась вдоль монастырской стены. С тыльной стороны была та самая лазейка «не по комплекции». Анна занырнула в нее и пропала из виду.