Шлейф - [49]

Анна пробежала глазами по предыдущим страницам и продолжила вслух:

«Загрузились в патрульную машину: весьма обшарпанный джип. Передние сиденья, на которые уселись Иуда и смазливая русская, были вполне приличными; я же сидел сзади на каком-то чугунном ящике, на полу валялась арматура. Поручней, чтобы держаться (местность у нас, как известно, холмистая), не было и в помине: очевидно, машина предназначалась для перевоза палестинских заключенных. Иуда переговаривался по радио с очередным офицером; они объяснялись на профессиональном жаргоне. Въехали в столицу».

У «Садов Сахарова», на подъезде к Иерусалиму, их снова притормозили. Почему вдвоем в машине, где документ пассажирки?

Арон объяснил, что везет пациентку из «Эйтаним» на обследование.

— Он лжет! — вскрикнула Анна.

— Езжайте, — распорядился полицейский и вернул Арону документы.

— Прости, я не должен был такого говорить.

— Все из-за чертовой справки… Дочитываю. «Смазливая русская дремала. Иуда заявил, что желает кушать. Мы оказались на каком-то роскошном проспекте, похоже, в районе Талпиота. Иуда остановил джип и зашел вместе со мной в работавшую ночью продуктовую лавку. Он взял себе сэндвич с пастрами и с аппетитом его уплетал, а я прихлебывал яблочный сок из жестяной банки. В машине Иуда проинформировал: „Офицер распорядился ехать в Гиват-Шауль“. — „Психушка в Кфар-Шауль“? — „Нет-нет, что вы! — испуганно проворковала смазливая русская. — Обычная больница, маленькая проверка“. Стражи беспорядка мандражили по-дикому: как бы я не врезал арматурой по их безмозглым кумполам. Завезли в „Кфар-Шауль“, в приемную закрытого мужского отделения. „Чистая формальность, чистая формальность, — уверял Иуда. — Скоро повезем тебя домой, к папочке“. Дежурная врачиха не явилась. Иуда пошел в отделение совещаться с персоналом за закрытыми дверями. „Скоро домой, скоро домой“, — у вояки жутко дергалось очко. Мы мчались в кромешной тьме. Наверное, бздун специально выбирал неосвещенную дорогу, чтобы я не опознал местность. Наконец, в свете ярких огней возник сетчатый забор телефонной компании „Безек“ по соседству с „Эйтаним“. Иуда бешено гнал. Охрана психушки отворила железные ворота чистилища, и спустя полминуты джип остановился у „алефа“. У отделения стояли ночные дежурные по вертепу: медбрат Бруно и упырь Варшавер. „Ну что, вернулся“? — жизнерадостно ухмыльнулся Бруно. Упырь Варшавер злобно молчал. Конец».

Аэродром в Смычково

С чего начать?

Набросать канву.

«В лагерь мы уехали 28-го или 29 мая. Помню, как не хотелось уезжать из Каменного острова, так там было хорошо… Нежная молодая зелень уже неудержимо перла из земли, деревья в парке распустились. В комнату лезли ветви и несли смолисто-свежие запахи весны. Красавица Нева катила в каком-то новом блеске свои водяные массы».

Какой противный язык в моей писанине!

Где же она?

Кажется, окно зажглось. Пора выходить из директории на рабочее поле.

Зачем меня послал сюда командир? Быть политподгонялой — дело уничижительно-паршивое. В свои 23 года я краснеть готов, когда отправляют ерундой заниматься. Все и так трудятся сознательно. Стучат кирки, лопаты, топоры. Трещат корни солидных пней, идет расчистка мест под палатки, под ангары для истребителей, под новый аэродром.

Аэродром — это пока что бугристая площадка, засеянная клевером, с широкими плешинами и дорожками. Кое-где на поле копошатся местные мужики и парни, разравнивают место.

С другой стороны, все еще не приведены в порядок загрязненные полуразрушенные помещения, где разместятся штабы. А ведь бригада была послана загодя. Видно, работала с ленцой. Поставили всего шесть палаток, лишь в трех были нары. Его-то хоть под крышу пристроили, а остальные заночевали под большим шатром голубых небес.

На следующий день вырубили оставшийся кустарник, выкорчевали все пни и приступили к организации ленинской палатки.

«Идея Ленпалатки принадлежала мне. Добросовестно трудился весь политсостав. Работали много. От избытка труда и не особенно важного обеда начало портиться политико-моральное состояние моих ребят. Этому способствовало еще то, что нарядами крыли в среднем почти через сутки. На всю эту организацию, в которой было порядочно хаоса и бестолочи, ушли полностью первая половина июня и значительная часть второй половины».

Смычково — в девяти верстах от Луги. Бывший и, по-видимому, прогоревший совхоз стал штабом авиалагсбора для четырех авиачастей: Истребительской эскадрильи № 1, Разведывательной эскадрильи № 7 и двух пусковых отрядов № 1 и № 41. С прошлогодним лагерем в Стругах не сравнить. Паршивое впечатление: «Живешь на вырубке, вместо песка — суглинок, вокруг непролазная грязь, до реки Луги две версты, бани нет, купаться приходится раз в две недели. Недостаток воды чувствуется особенно остро: не умоешься путем с какого-нибудь умывальника».

Начались несчастья. Расшибся симпатичный военлет-коммунист, благо упал в болотистое место, так что не до смерти — поломал ребра да получил рану через всю щеку. Сидевший с ним летнаб поломал ноги.

«Наших летунов еще нет. Ждем. Остальные, хавеланды-разведчики, здесь. Летают почти каждый день. Утром мешают спать своим треском. Вот и сейчас передо мной аэродром, и птички одна за другой подымаются и садятся».