Шкура литературы. Книги двух тысячелетий - [34]

Попытаемся разобраться, что же заставляет людей и полтораста лет спустя обращаться к произведениям По? В чем состоит секрет? Или как было сказано выше: кто прячется в мистере Эдгаре Аллане По?

«Лигейя» и другие

Для начала рассмотрим группу произведений, имеющих непосредственное отношение к загадке не только творчества, но и личности По. Трудно не заметить, что самые известные его стихотворения и целый ряд рассказов («Лигейя», «Элеонора», «Береника», «Морелла», «Падение дома Ашеров») варьируют на разные лады одну и ту же тему с явно автобиографической подоплекой. В художественном отношении эти рассказы (в отличие от стихотворений!) можно отнести к числу самых слабых – в силу их монотонности, туманности, обилия романтических красот и штампов, – но именно это существенно облегчает задачу обнаружить мотив их написания, смысл обращения автора к одной и той же навязчивой и довольно незатейливой ситуации.

Изображается весьма странный и расплывчатый женский идеал – как правило, жены или кузины рассказчика, скоропостижно умирающей от ниоткуда взявшейся неизлечимой болезни, что позволяет герою невероятно страдать, но сохранить в своем неверном сердце неземной идеал неоскверненным и незапятнанным. Какое убожество, ей-богу, если бы в этих нездоровых фантазиях не просматривался метод, если бы сама дефективность фантазий не указывала на источник боли (в психологии нечто такое называется фиксацией на травме, или, наоборот, ее вытеснением, блокировкой). Так, перебрав все мыслимые достоинства Лигейи (причем это не персонаж, а романтическая конструкция, модель, идол), герой сравнивает ее с прекрасной античной мраморной (!) статуей, бесплотной мусульманской гурией и даже тенью, а ее «лученосные очи» (несколько неожиданные для статуи, гурии и тени) со звездами, хранящими тайну Вселенной и всего самого дорогого в жизни. Мало того: «Внешне спокойная, неизменно безмятежная Лигейя, была беспомощною жертвою бешенных коршунов неумолимой страсти. И о подобной страсти я не мог бы составить никакого понятия, ежели бы глаза ее не отверзались столь чудесным образом, внушая мне восторг и страх – если бы ее тихий голос не звучал столь ясно, гармонично и покойно, с почти волшебною мелодичностью – если бы не свирепая энергия (оказывающая удвоенное воздействие контрастом с ее манерой говорить) безумных слов, которые она постоянно изрекала». И далее: «Но лишь с ее смертью я целиком постиг силу ее страсти. Долгие часы, держа меня за руку, она изливала предо мною свою пылкую преданность, граничащую с обожествлением. Чем заслужил я благодать подобных признаний? – чем заслужил я проклятие разлуки с моею подругой в тот самый час, когда я их услышал? Но об этом я не в силах говорить подробно. Лишь позвольте сказать, что в любви Лигейи, превосходящей женскую любовь, в любви, которой, увы! я был совершенно недостоин, я, наконец, узнал ее тягу, ее безумную жажду жизни, столь стремительно покидавшей ее. Именно эту безумную тягу – эту бешено исступленную жажду жизни – только жизни – я не в силах живописать – неспособен выразить» (пер. В. Рогова). Затем автор наделяет своего героя богатством, аббатством в Англии, брачным покоем, стилизованным под роскошную гробницу, и медовым месяцем с новой женой, к которой тот питал лишь «ненависть и отвращение», упиваясь воспоминаниями о погребенной Лигейе и ее «неземной душе». Но и эту жену уже через месяц поражает «внезапный недуг», и вот она в гробу, однако окончательно умереть никак не может и то лежит окоченелым трупом, то вдруг оживает (как гоголевская Панночка!), превращаясь наконец… в «Госпожу Лигейю», у которой «медленно отверзлись очи» (и это уже гоголевский Вий!).

В этом рассказе 1838 года все белые нитки налицо. О торжестве Смерти в приписанном Лигейе стихотворении «Червь-победитель» говорится так: «В пьесе много Безумья, больше Грехов, / И Страх направляет сюжет!» (очень напоминает перекличку с двумя прославленными шекспировскими сентенциями – про мир-театр и жизнь-историю, рассказанную идиотом, в которой много шума и ярости, нет лишь смысла, только здесь ударение сделано на Грехах и Страхе). В написанном три года спустя рассказе «Элеонора» По еще более обнажает прием, воспроизводя в условных декорациях почти буквально собственную семейную ситуацию, с очень быстро последовавшей смертью кузины и малолетней жены героя от неназванного внезапного недуга. Причем По опубликовал этот рассказ задолго до смерти своей тогда еще юной жены и кузины – и даже до обнаружения и развития у нее столь же внезапного недуга! Так, видимо, не терпелось ему – на письме и в жизни – отправить неземные создания женского пола в лучший мир на голубом глазу.

Хотя в жизни По не был чудовищем, скорее уж страдальцем с сильно подпорченным характером, как свидетельствуют современники.

Биографический ключ к загадке

Поневоле приходится быть кратким и сосредоточиться на ключевых моментах биографии По и таких, которые имеют непосредственное отношение к загадке его личности. Будущий писатель родился в начале 1809 года в Бостоне в бедной актерской семье. После исчезновения отца и скоропостижной смерти матери мальчик впал в оцепенение, и нянька подкармливала его хлебом, размоченным в вине. Старшего ребенка оставили у себя бостонские родственники отца, а двухлетнего Эдгара и его годовалую сестрицу взяли на воспитание две состоятельные семьи в Ричмонде. Жена его опекуна Джона Аллана, имевшего детей на стороне, была бездетна, и маленький Эдгар сделался светом ее жизни. Всего через две недели после смерти его матери-актрисы сгорел ричмондский театр, в котором она выступала, в огне погибло множество народу, и страшный пожар в детском сознании прочно ассоциировался с исчезновением матери (всю жизнь он носил медальон с ее портретом, где она похожа на узкоплечую большеголовую куколку в шляпке с лентами). А в пять лет, сорвавшись с дерева в пруд, мальчик утонул, его едва откачали, после чего у него развилась водобоязнь, которую закрепило плавание через океан. Пять лет Эдгар провел с Алланами в Шотландии и Англии. Полученное в английской школе образование и глубокие впечатления от Старого Света и большого мира навсегда избавили его от американского провинциализма. Здесь он научился мечтать, драться и плавать. По возвращении в Ричмонд он плавал лучше и дальше всех, но иногда выходил из воды полуживым – подавленная водобоязнь давала знать о себе то рвотой, то волдырями по всему телу. Из этого страха выросли его великие галлюцинации об океанских водоворотах («Низвержение в Мальстрём», «Рукопись, найденная в бутылке»).