Школа на горке - [29]

Он стоял в темноте, а они под фонарем. Они его не видели, но даже если бы на него светило сто фонарей, они бы его все равно не заметили. И Борис понимал, почему: потому что они видели только друг друга. Только друг друга, и это было самое главное и самое горькое.

Борису никогда в жизни не было так плохо и сиротливо.

Потом чужая женщина вошла в автобус и помахала папе рукой в темной перчатке. И папа, его папа, Бориса папа и больше ничей, долго смотрел вслед уходящему автобусу, а когда автобус свернул за угол, папа все еще стоял там.

Потом папа медленно пошел к дому.

А Борис не мог в тот вечер сразу пойти домой. Он целый час бродил туда-сюда по пустому мокрому двору. Но все время понимал, что идти надо, и наконец поднялся и робко, как в чужом доме, позвонил в звонок.

Открыла мама, совершенно не грустная, улыбающаяся.

— Где ты гуляешь, Борис, в такую погоду? Папа говорит, там дождь и ветер.

Папа ел на кухне картошку с мясом.

— Борис! Иди скорее! Вкусно!

Папа сказал это самым обычным голосом.

— Мой скорее руки, — говорила мама тоже самым обычным голосом.

Они были такие спокойные, мирные, домашние. И Борису вдруг стало казаться, что ничего особенного он не видел у автобусной остановки. Ну стояли двое людей, ну прощались. Что ж тут такого? И в конце концов один человек уехал, а другой пошел к себе домой, к своей любимой жене и к своему любимому сыну. А мама плакала, потому что скучала по папе и волновалась, что его долго нет. А теперь он дома, и она улыбается. И, значит, все в порядке.

Его мучило и точило что-то в глубине души. И тогда холод начинал ползти по спине, как в тот вечер. Но Борис гнал от себя тяжелые мысли, ему была не по силам их тяжесть, и он отталкивал, вытеснял беду, которая как бы прошла. И постепенно все становилось на свои места. Хорошо было здесь, дома. Папа смотрит телевизор, мама стирает, они втроем пьют чай с яблочным повидлом, мама и папа идут в кино. Все хорошее. А плохого как бы не было. И это «как бы», оказывается, очень даже неплохо спасает человека от беды.

И жизнь пошла. И все дальше отодвигалась та сцена на остановке. То ли была эта чужая женщина, то ли не была. Пусть лучше не была.

Может, не такая уж она была красивая и не так уж нежно погладила папу по щеке. Может, просто смахнула какую-нибудь пыль со своего сослуживца — разве нельзя?

В горле разжался ком.

И вот, когда прошло время, наступила зима и Борис изо всех сил вынырнул из черной глубины, ему попадается это объявление на столбе. «Меняю двухкомнатную квартиру со всеми удобствами на однокомнатную и комнату». Значит, конец всему.

Конечно, живут люди и без отцов. Борис нескольких знает, и в классе и во дворе. Но это, наверное, очень плохо — жить без отца.

*  *  *

Муравьев и Валерка пришли сегодня в школу первыми.

В классе еще никого нет, солнце светит в окно, летят легкие снежинки.

— Редкое явление природы — снег идет и солнце светит, — говорит Валерка. — Когда дождик идет при солнце, то называется «грибной дождь».

— А это грибной снег, — нетерпеливо перебивает Муравьев. — Слушай, Валерка, давай поговорим серьезно раз в жизни.

— А чего? Давай, — добродушно соглашается Валерка, — поговорим. Почему не поговорить. Ты задачу решил? Сошлось с ответом?

— Да решил, решил. Погоди ты, Валерка, со своей задачей! У меня есть одна идея. Все эти дни я ходил и думал, но ни одной идеи не было. А вчера появилась идея.

Валерка смотрит с интересом. Идея — это всегда любопытно. Особенно если эта идея пришла в голову такому человеку, как Муравьев.

— Какая идея?

— Слушай. Только ты не проболтаешься? Здесь важна выдержка и полная секретность. Если пойдет болтовня, то ничего не выйдет. Понимаешь?

— Понимаю. А я вообще не болтливый.

— Слушай, Валерка. Мы уже сто лет мучаемся с этим злым стариком. Он нас гоняет, мы к нему ищем подход. А время-то, Валерка, идет.

— Да, — кивает Валерка. Он согласен — время идет. Уже зима кончается, а у них в «Поиске» ни одной находки.

— А разве на этом старике свет клином сошелся? У него у одного разве планшет остался после войны? И больше ни у кого ничего разве не осталось?

— Нет, почему не осталось. Осталось, наверное. Но злой-то сам предложил. И письма сам написал.

— А ну его к лешему! Он письма написал, а потом передумал. Может, другой школе отдал или еще что-нибудь ему в голову стукнуло. Каприз какой-нибудь. Старые люди, знаешь, бывают капризные.

— Ну и что? Ты говори дело, Муравьев.

— А дело такое. Надо пройти по квартирам. Старые люди есть в районе? Есть! У кого-то осталось что-то военное — пилотка, или сумка, или еще что-нибудь.

— Не отдадут, — сомневается Валерка.

— Ну почему, почему не отдадут? Мы же объясним, что это для музея. Жадный попадется — не отдаст. Ну, а другой попадется, не жадный, он отдаст. В музее же это все увидят, а дома у него кто увидит? Никто.

Валерка задумывается и думает долго. Муравьев уже измучился, ожидая, что скажет Валерка, а он все думает, думает. В классе уже полно ребят. Катаюмова вошла, положила сумку, поглядывает на них, но не подходит: знает, что Муравьев сам не выдержит и подойдет к ней. Она о чем-то разговаривает с Хляминым. Интересно, о чем ей говорить с этим Хляминым? И толстая Раиска рядом стоит, смеется. Интересно, над чем можно смеяться Раиске? Сама смешная — обхохочешься. А еще хихикает над людьми. И Хлямин ухмыляется, кривит рот, а сам таращится на Катаюмову.