Шишкин - [74]

Разложив перед собой довольно подробную карту острова Валаам, я стал обдумывать планы своих предстоящих работ, но мысль о том, что меня поселили с какими-то дикарями и кто такие эти дикари, не давала мне покоя. Решение этой задачи затянулось, и только около 6 часов вечера я услыхал на лестнице шум, хохот и разговор, и слышал, как поднимается наверх целая компания. Дверь своей комнаты, выходящей на площадку лестницы, я нарочно оставил открытой, чтобы увидеть дикарей, на соседство с которыми меня обрек игумен. Смотрю и вижу, что эта компания состоит из 5–6 человек, одетых в штатское, и ничего общего с дикарями не имеет. Скоро им подали большущих размеров самовар, и, продолжая шуметь, компания, видимо, <принялась за чаепитие. При самом начале последнего ко мне зашел крайне симпатичной наружности, весь обросший волосами, с большой бородой человек и рекомендовался художником Шишкиным. Это и был наш известный пейзажист-лесовик И. И. Шишкин. Узнав, кто я такой и для какой цели на Валааме, он любезно пригласил меня на чаепитие и познакомил меня со своими товарищами, среди которых были и его ученики. Оказалось, что И. И. довольно часто лето проводил для этюдов на Валааме и обыкновенно в виде платы за свое здесь пребывание дарил игумену свои картины, которыми, как я видел при первом знакомстве с Дамаскиным, увешана гостиная.

У компании, кроме чая, я нашел и довольно обильную закуску из ветчины, колбас, сыру и масла, что совместно с прекрасным монастырским хлебом и булками представляло очень заманчивый материал для утоления голода, Я полюбопытствовал узнать, как при существующем строгом режиме монастыря здесь допускается скоромное. На это получил ответ, что запасы скоромного им привозит из Сердоболя, а иногда из Петербурга капитан парохода и что первоначально и были некоторые пререкания с монахами, но им удалось завоевать это право. По-видимому, за употребление скоромного, а равно и за их довольно шумливый нрав их и прозвал игумен дикарями. За этим чаепитием мне было предложено на время моего пребывания вступить к ним в артель, на что я с удовольствием согласился и пользовался этими чаепитиями две недели вплоть до своего отъезда».

Узнав, что А. А. Иностранцев собирает материал для диссертацпи, Иван Иванович принялся показывать ему места, где в свое время писал этюды для дипломной работы. Ученый же рассказывал ему о геологических процессах.

По истечении двух недель новые друзья всей компанией пошли провожать геолога на пристань и долго махали вслед пароходу, отплывающему в Петербург. (Дружеские отношения с И. И. Шишкиным А. А. Иностранцев будет поддерживать долгие годы.)

Глубокой осенью вернутся в Петербург и художники.

Зимой вместе с работами Ивана Ивановича Шишкина на выставке Общества поощрения художников будут выставлены и этюды Федора Васильева.

Новую фамилию запомнят ценители искусства.

Лето следующего года Шишкин проведет вместе с семьей Ф. Васильева в деревне Константиновка под Петербургом. Комарова упоминает, что в то лето художники занимались специальным изучением в этюдах различных по форме облаков. О том, каких успехов достиг Ф. Васильев, свидетельствует следующий факт. И. Е. Репин в Петербурге навестит однажды «одноэтажный, низенький дом» Васильевых и будет ошеломлен, увидев на этюде дивно вылепленные облака и то, как они освещены. Трудно было поверить, что написал это не ученик Академии, а человек, недавно оставивший работу почтальона.

— А учитель, брат, у меня превосходный: Иван Иванович Шишкин, — скажет Васильев, — прибавь еще всю Кушелевку и уж, конечно, самую великую учительницу: натуру, натуру! А Крамской чего стоит?!

Любопытно одно замечание, запомнившееся И. Е. Репину. Васильев, увидев эскиз к картине «Бурлаки на Волге», произнес: «…чем проще будет картина, тем художественнее». Не Ивана ли Ивановича слышен здесь голос?

Словно с какой-то ненасытной жадностью работал в окрестностях деревни Васильев. Появлялись одна за другой картины: «У водопоя», «Близ Красного села», «Перед грозой».

Ранее оторванный от природы, не всегда понимающий ее, он теперь словно прозревал.

В том же году появятся картины «Вид в Парголове», «Возвращение стада»…

Но окончательное пробуждение произошло во время поездки Ф. Васильева в Тамбовскую губернию, в имение Строганова Знаменское-Карьяп.

«Я всем наслаждался, — писал 10 июня 1869 года Васильев своему другу Нецветаеву, — всему сочувствовал, все было ново… новые места, люди, а следовательно, и впечатления обступили со всех сторон и не дают умирать мысли и чувству».

Здесь, на Тамбовщине, отрезанной от остальной России бездорожьем, среди прекрасных мест, он впервые увидит, сколь красивы духовно люди в заветной глубине России.

«Выедешь в степь — чудо! Рожь без границ, гречиха и просо, пчелы и пасеки, журавли да цапли со всех сторон плавают в воздухе, а под ногами бежит ровная теплая дорога с густыми полосами цветов по бокам. Воздух, особенно утром, дышит ароматами (без преувеличения), так что чувствуешь, как он входит в легкие…»

Работал Васильев так настойчиво и самозабвенно, что через два года, в 1871 году, Шишкин, увидев его картину «Отепель», скажет: «О! Он скоро превзошел меня, своего учителя…» Правда, сам Федор Васильев будет придерживаться другого мнения.