Шишкин - [72]

Я улыбнулся… Васильев и настоящих княгинь, полагающих, что у них голубая кровь, заставлял с собою обходиться осторожно…»

«Он — незаконный сын и в метрике записан Федором Викторовым. Отец его действительно был Александр Васильев. До 22 лет человека звали правильно…»

А вот портрет Ивана Ивановича, оставленный человеком, хорошо знающим его: «…с виду суровый, на самом деле добряк, по внешности волостной старшина, на самом деле тончайший художник. Наружность его была типично великорусская, вятская. Высокий, стройный, красивый силач, с зорким взглядом, густою бородой и густыми волосами».

(Как тут не вспомнить слова Ф. И. Шаляпина: «Поразительно, каких людей рождают на сухом песке растущие еловые леса Вятки! Выходят из вятских лесов и появляются на удивление изнеженных столиц люди, как бы из самой древней скифской почвы выделанные. Массивные духом, крепкие телом богатыри».)

Впрочем, по замечанию Н. А. Рамазанова, истые поклонники красот природы отличались необыкновенною ровностию характера, душевным спокойствием, мягкостию нрава и, без сомнения, самою задушевною любовью к искусству. «В истинно даровитых людях, — писал скульптор, — все тихо, плавно, стройно, как те явления природы, которым они, как искренне любящие дети, вполне сочувствуют, пред которыми восторженно стихают всем существом и, согретые безмятежным огнем любви, переносят их в свои произведения; потому-то с последних и веет на нас жизнью самой природы».

Вспомним и еще одну характеристику: «Шишкин предпочитал солнечные полдни, и это характерно для здравого ума и ясного воображения великорусса. В полдне больше всего света, больше подробностей — больше работы и знания. Не в рассудочности Шишкина причина его недостатков, а в робости, в той робости, которой отличаются умы и таланты неокрепших натур. Человек еще не научился верить своим силам и не дает себе полной воли. Бездарности подражают, таланты стесняют себя. Шишкин только тогда решался создавать, когда ему казалось, что предварительно он изучил предмет со всей полнотой».

Сравнивая Шишкина и Васильева, Крамской подмечал: «Один трезвый до материализма художник, лишенный даже признака какого-либо мистицизма, музыкальности в искусстве (как и все почти племя великоруссов), художник, которому недостает только макового зерна, чтобы стать вполне объективным; другой, весь субъективный, субъективный до того, что вначале не мог даже этюда сделать без того, чтобы не вложить какого-либо собственного чувства в изображение вещей совершенно неподвижных и мертвых».

Различные по характеру, они все же сразу подметили главное друг в друге — преданность искусству.

Где могли познакомиться Васильев и Шишкин?

Вспомним, Васильев учился в вечерней рисовальной школе Общества поощрения художников и окончил ее в 1867 году. Именно в те годы в школе преподавали Чистяков, Крамской, Корзухин, Журавлев, М. Клодт.

Мог кто-то из этих художников (исключая Крамского) обратить внимание Шишкина на талантливого юношу, а возможно, и реставратор картин в Академии художеств И. К. Соколов, знакомый лично с Иваном Ивановичем, рассказал ему о работающем у него в услужении Федоре Васильеве.

Простота, прямота Ивана Ивановича, его работы, близкие по духу, настроению, притягивали Васильева. Именно Федор Васильев, став знаменитым художником, не устанет повторять, что за Иваном Ивановичем по праву остается первое место среди пейзажистов. Можно предположить, что он первым подошел к Шишкину, обратившись за каким-либо советом. Остается только догадываться, почему, имея учителей Корзухина, М. Клодта и др. в рисовальной школе, он обратился не к ним, а выделил Шишкина. Не исключено, что он почувствовал в картинах Ивана Ивановича ту музыку, сущность которой стремился познать в природе. Шишкин, оценив способности живой, кипучей натуры гениального мальчика-юноши, которому явно многого не хватало в художественном развитии, взялся быть его наставником. В рисовании и живописи с натуры Васильев, замечал И. Н. Крамской, чрезвычайно быстро ориентировался: он почти сразу угадывал, как надо подойти к предмету, что не существенно и с чего следует начать.

«Учился он так, — вспоминал И. Н. Крамской, — будто живет в другой раз и что ему остается что-то давно забытое только припомнить».

Надо сказать, под влиянием Шишкина мог углубиться интерес Васильева к пейзажу. Человек городской (вспомним пейзаж Ф. Васильева «После дождя», написанный в 1867 году, изображающий петербургскую улицу, омытую летним дождем, — этот «этюд-обещание», как заметил один из критиков, «вызывающий лишь одно предположение — разовьется талант или зачахнет»), он интуитивно тянулся к живой природе (недаром и поражала его в каменном городе гроза, ливень), угадывая, что одно соприкосновение с ней делает человека богаче духовно, способствует внутреннему совершенствованию, но пока не знал ее, и нужен был толчок для этого познания. Таким толчком и послужила встреча с Шишкиным.

На лето 1867 года Иван Иванович берет его с собой на Валаам, на этюды.

Уместно предположение, что благодаря Шишкину Федор Васильев открыл глухие, непроходимые чащобы, мокрый папоротник, хмурое небо…