Шишкин - [109]

Н. А. Ярошенко, узнав от Ивана Ивановича Шишкина о готовящейся выставке, вспылил.

— Идти в Академию значит пачкать свою репутацию, — сказал он. Его поддержал Куинджи.

— Да поймите вы, — доказывал, сердясь, Иван Иванович, — я имею дело только с залой Академии, Товарищество наше всю жизнь боролось не со стенами, а с людьми, которые там были.

С Н. А. Ярошенко поссорились всерьез. Остальные глухо и недовольно ворчали, поговаривали, что он сам себя хоронит, даже называли выставку «посмертной».

На заявление одного из старых товарищей он так обиделся, что готов был порвать с Товариществом. На «средах», когда передвижники собирались у него в доме, он уходил в другую комнату и в общем разговоре не участвовал, ибо боялся сорваться и наговорить дерзостей. Сам он знал, что не заигрывает с Академией. В одну из «сред», разгоряченный общим возмущением (один лишь Куинджи начал потихоньку заступаться за него), Иван Иванович пошел в наступление.

— Занять на время залу Академии не значит войти в ее состав, признать какое-нибудь ее начальство, — говорил он. — Вы хоть это способны понять?

Все чувствовали искренность слов Ивана Ивановича и начали говорить, что ничего не имеют против него, что все были недоразумения.

Худой мир лучше доброй ссоры, решили все, и мир был заключен.

26 ноября 1891 года выставка открылась в залах Академии художеств и имела небывалый успех. Всех поражало, что все это сделано одним человеком: 300 этюдов и более 200 рисунков. И это лишь черновая работа!

Иван Иванович, довольный, говорил:

— Вы, нынешние, ну-тка!

Он уже не сердился на товарищей, может быть, памятуя слова В. Д. Поленова: надо брать у людей, что в них есть хорошее, а не портить себе существование их дурными сторонами.

В каталоге выставки приводятся слова Шишкина: «В деле искусства — будь то живопись, архитектура или другая отрасль — великое значение имеет практика. Она одна только дает возможность художнику разобраться в той массе сырого материала, которую доставляет природа. Поэтому изучение природы необходимо для всякого художника, а для пейзажиста в особенности.

Любя русскую природу и работая над изучением ее около 40 лет, у меня накопился значительный запас этюдов, рисунков и проч, материала, необходимого для сознательного воспроизведения этой природы. Материал этот я представляю в настоящее время на суд публики, предполагая при этом, что подобные выставки работ художника за все прожитое время дают довольно определенное понятие о приемах, с которыми художник относится к изображаемой им природе».

Выставка имела успех. «Шишкин и Репин дали «возможность зрителю получить законченное представление о формировании их творческих индивидуальностей, о процессе работы над картиной, об их художественном методе…» — писал один из рецензентов.

Множество работ было закуплено с выставки Академией.

Внимательный наблюдатель, анализируя события, не мог не прийти к мысли, что в среде передвижников происходят важные изменения. И. Е. Репин, устраивая ретроспективную выставку, на очередной передвижной выставке не участвовал. Он вышел из Товарищества. Шишкин, выставляя свои работы в залах Академии совместно с репинскими, как бы поддерживал его, негласно вставая на его сторону.

И. Е. Репин протестовал против создания Совета в Товариществе, который, согласно внесенному изменению в Устав организации, формировался только из членов-учредителей, не оставлявших Товарищество со дня его основания. Новый устав преграждал дорогу молодым. «Старички» пеклись о собственном благополучии, и это было весьма заметно.

«Принято бранить Академию, называть ее мачехой, а я так или иначе ее вспоминаю, для меня она была родной. Я несказанно ей за все благодарен, я обязан ей художественным образованием, обязан моими художественными связями. В стенах ее, как в лучше всего обставленной высшей художественной школе России, я бы, конечно, был рад поделиться с подрастающим поколением тем, что сам приобрел в течение двадцатилетней трудовой жизни работы…» — напишет 3 ноября 1896 года В. Д. Поленов И. Е. Репину. И как созвучны были эти мысли мыслям Ивана Ивановича в то время, когда все более и более осложнялись его отношения со старыми товарищами.

«Иван Иванович не мог опять сразу сойтись по-прежнему с товарищами, не мог им в угоду бросить дело, которому он вполне сочувствовал, принимая к сердцу все, что происходило в Академии, и стараясь привлечь других к этому делу, — писала Комарова. — Больше прочих его поддерживал в этом Куинджи, с которым наружно продолжались дружеские отношения, хотя несколько раз готова была вспыхнуть ссора — больше всего из-за забот Куинджи о Товариществе, которым Шишкин не верил. Иногда Иван Иванович, написав ему резкое письмо, объявлял, что он один только вполне понимает «хитрого грека» и не поддастся больше на его добродушие и что между ними все кончено. Вдруг раздавался звонок, входил Куинджи и иногда со слезами извинялся, что у него что-то неловко вышло, нечаянно, и тогда из кабинета только слышалось громогласное: «Нет, ты постой, я говору, я говору». Куинджи говорил час, два, и Иван Иванович, выходя из кабинета с пристыженным видом, сообщал: «Помирились, ну его совсем… Что уж тут» — и они опять были друзьями до первого случая, задевавшего самолюбие Ивана Ивановича».