Широкий угол - [15]
Есть и наивный сын. Он не слишком умен, но испытывает искренний интерес, потому и задает простой вопрос: «Что это такое?» Ответ на него должен быть столь же прост.
И наконец… Четвертый сын, который не умеет задавать вопросы. Он не просто незнающий: он не знает о своем незнании. И поэтому не видит причин проявлять себя и о чем‐либо спрашивать. Родитель мог бы оставить сына в этом молчании, но его долг – заговорить первым. Он берет инициативу в свои руки и рассказывает об исходе из Египта.
Биньямин Фишер прокашлялся, собираясь заговорить. Отец поднял на него приглашающий взгляд.
– На прошлой неделе я прочел интересный комментарий относительно четвертого сына, – начал мистер Фишер. – В нем шла речь о синтаксической сложности, присутствующей в ответе. В тексте сказано: «Ради этого сделал мне Господь…» Но что имеется в виду под этим? Здесь не относительное местоимение, а указательное. В комментарии, который я прочел, объясняется, что «это» сказано о кушаньях, стоящих перед нами, то есть о маце и горьких травах. И то и другое не связано исторически с исходом из Египта, но суть самостоятельные предписания. Маца и горькие травы напоминают, что нам не дозволено считать библейские заповеди продуктом истории.
Мой отец улыбнулся, дополнение Биньямина доставило ему удовольствие. Я не раздумывая вмешался в дискуссию.
– Но ты же сказал, что умный сын выводит заповеди из истории, – сказал я, обращаясь к отцу. – Как же мы теперь можем заявлять обратное?
– Я бы не стал придираться к мелочам… – проворчал отец.
Биньямин перебил его:
– Это лишь то, как объясняются заповеди детям. Называть библейские заповеди следствием исторических событий – все равно что утверждать, что со временем они могут меняться. Библейские заповеди неизменны, ничто не может прийти им на смену. Они непоколебимы.
– Положим, заповеди действительно непоколебимы. Но как насчет обычаев? – не отставал я. Отец мрачно посмотрел на меня, а мама приподнялась на стуле. Никто мне не ответил, так что я решил поднажать. – Здесь не говорится об обычаях. Учим ли мы наших детей, что обычаи тоже непоколебимы? История меняется, заповеди – нет, а наши обычаи могут меняться и подстраиваться под окружающую действительность.
Не успел отец ответить, как Биньямин Фишер ядовито поглядел на меня и проговорил:
– Полагать, что обычаи могут меняться – первый шаг к нарушению библейских заповедей.
Его жена и дети молча глядели на происходящее; отец попытался было вставить: «Ну а теперь мы можем дальше…» – но я еще не закончил.
– С самого рождения меня учили одеваться и вести себя определенным образом, ровно так же, как и есть кошерную пищу и соблюдать шабат. Обычаи и законы стоило бы разделять, – возразил я.
– Эзра! – возмутилась мама, показывая, что пора остановиться.
Биньямин Фишер несколько секунд молча меня разглядывал. А потом спросил:
– Так значит, вот чему вас в школе Нахманида учат?
– А если и так?
– Я бы был очень обеспокоен, если бы в нашей школе детей учили подобным глупостям. Мы гордимся своей верностью обычаям, и родители твои – тоже.
Я смотрел ему в глаза и не знал, как реагировать. В душе у меня словно что‐то горело. Я резко отодвинул стул, встал и двинулся к лестнице под озадаченными взглядами Фишеров и смущенными – родителей. Я поднялся всего на несколько ступенек, и тут входная дверь открылась и в дом вошел Карми.
Луч света прорезал мою комнату, в нем я увидел силуэт Карми. Было почти два часа ночи. Карми вошел, закрыл дверь, комната снова погрузилась во тьму. Карми немного постоял, пытаясь понять, сплю я или нет. Как только его глаза привыкли к темноте, он сразу увидел, что я сижу на кровати, и подошел ко мне.
– Расскажешь, что у вас такое случилось? – прошептал он.
– Расскажи лучше, что случилось у вас. Почему ты вернулся?
– Какая разница. Почему ты убежал, стоило мне появиться?
– Так совпало. Уж в такой момент ты появился. У тебя что, с отцом не заладилось?
– Потом объясню. Сначала тебя послушаю.
– Ладно. Но прежде расскажи, что было после моего ухода.
– Да ничего не было. Я сел за стол, мы дочитали Агаду, все делали вид, что ничего не случилось, о тебе вообще не говорили. Я не понимал, почему ты поднялся к себе, но решил не спрашивать. Твой отец сидел зеленый от злости, а мама несколько раз выходила из‐за стола.
«Наверное, в кухню – плакать», – с горечью подумал я.
– Ну так что же, расскажешь, что у вас приключилось? – поторопил меня Карми.
– Я поспорил с мистером Фишером, только и всего. Речь шла о непоколебимости библейских заветов, я сказал было, что к обычаям можно подходить более гибко, а он на меня так и набросился – типа, нечего такое при его детях говорить, и я…
