Шхуна «Мальва» - [39]

— Не надо. Не время.

Гутберт встал, взял руку дядюшки Хенделя, крепко ее пожал. Рука мастера дрожала, словно его бил озноб, Гутберт очень тихо проговорил:

— Успокойся, дядюшка Хендель. Ты стал на правильную дорогу. И знай: даже если они вытянут из меня жилы, то и тогда о тебе никто не узнает. До свиданья, товарищ!

Густав Гутберт давно уже ушел, а дядюшка Хендель все стоял у кресла, держа в руках салфетку, и слышал эти необыкновенные, будто проникающие в самую душу слова: «До свиданья, товарищ...»

А через неделю один из клиентов рассказывал дядюшке Хенделю: в порту произошел такой случай. Грузили баржу тюками прессованного сена. И вот неожиданно оборвался трос подъемного крана: тюк сена рухнул с большой высоты и почти в лепешку раздавил какого-то русского. Говорят, это был подпольщик, не то Петренко, не то Петриченко. Грузчики намяли бока машинисту подъемного крана, но потом разобрались: парень-то ни в чем не виноват, трос был старый, потертый и рано или поздно все равно должен был оборваться...

После этого «несчастного случая» в порту дядюшка Хендель долгое время жил как на вулкане. Каждый день ждал: сейчас придут, возьмут в гестапо и начнут допрашивать — кому рассказал о господине Сумском, с кем был связан, давно ли стал большевиком? Но время шло, никто его не трогал, и мало-помалу дядюшка Хендель успокоился. С Густавом Гутбертом они ни разу об этом случае не заговорили, будто ничего особенного и не произошло...

*

Фриц Люмке, когда они шли с дядюшкой Хенделем к Штиммеру, спросил:

— Ты живешь у кого-нибудь из русских, Хендель? На квартире?

— Не имею такой привычки, господин ефрейтор, — ответил дядюшка Хендель. — Всегда живу в своей мастерской, а она, как вы знаете, всегда при комендатуре.

— Гм-м... Это хорошо, — буркнул Люмке.

Он оставил дядюшку Хенделя в маленькой комнатушке, а сам направился к Штиммеру.

Штиммер находился в соседней комнате. Он уже отдохнул, встал, успел выпить пару рюмок коньяку, и настроение у него было приподнятое.

— А, Люмке! — встретил он ефрейтора. — Входи, приятель! Хенделя привел?

Дядюшка Хендель в это время открыл свой чемоданчик и копался в нем, перебирая инструменты. Он, конечно, понимал: позвали его сюда не для того, чтобы побрить помощника коменданта, — у Штиммера был «личный» мастер. Что-то затеял лейтенант, в этом можно было не сомневаться.

Дядюшка Хендель прислушался. Штиммер и Люмке говорили вполголоса, но слышно было каждое их слово. Хендель весь превратился во внимание. И вот что он услыхал:

Ш т и м м е р. Слушай, Фриц, ты убежден, что этот мальчишка именно его брат?

Л ю м к е. Вполне, господин лейтенант.

Ш т и м м е р. Ты понимаешь, ошибки не должно быть. Иначе...

Л ю м к е. Я все понимаю, господин лейтенант. Ошибки не будет.

Ш т и м м е р. Ты видел их на шхуне?

Л ю м к е. Да. Одноногий рыбак, его фамилия Глиб, встречал его так: «А-а, братуха!» Потом они вместе шли домой.

Ш т и м м е р. Фриц, если тебе удастся схватить этого мальчишку, мы вывернем его наизнанку, но заставим сказать, где брат. А где одноногий рыбак — там, наверно, и остальные. Ты это понимаешь, Фриц?

Л ю м к е. Так точно, господин лейтенант. Мальчишка будет наш, даже если мне придется ожидать его целых полгода.

Ш т и м м е р. В нашем распоряжении, Люмке, всего десять дней.

*

Витька Калугин не пошел в этот день на рыбалку. Надо было сходить на базар и выменять немного соли на десяток сушеных ласкирей[1].

Витька любил шляться по базару. Его не оглушали ни крики базарных торговок, ни зазывания нищих и калек, ни гнусавая музыка шарманок, наоборот, он с удовольствием прислушивался ко всем этим звукам, каждый раз ему казалось, что он попадает на интересный спектакль. Вот какая-то тетка продает связку вяленых бычков, их не больше, чем полтора десятка, а орет она так, будто у нее целый воз рыбы.

— Бычки! Бычки! Вяленые бычки! Смачные, жирные бычки!..

А вот одноглазый старик ходит туда-сюда, в руках у него ничего нет, но он монотонным голосом, будто заводной, гнусит:

— Бензин для зажигалок... бензин для зажигалок... бензин для зажигалок...

Шарманщик крутит ручку и тощая, как чехонь, девчонка тянет:

— Ах, ты бедыная, бед-ды-ная сердца-а, ни могла-а ты сказать ничиво-о.

Витька видит, как оборванец, мальчишка таких же примерно, как и он сам, лет, худой и грязный, подкрался к торговке пышками и запустил руку в ее кошелку. Витька остановился, замер. Вдруг она сейчас оглянется?

И торговка действительно оглянулась. Схватила мальчишку за руку, сбила с его головы засаленную кепчонку, вцепилась в его волосы.

— Ах ты, бандюга! — завопила она на весь базар. — Шпана вшивая, голодранец, я тебе покажу красть! Я тебе покажу!..

Она таскала его за волосы, ногтями царапала лицо, била ногой, а мальчишка стоял, растерянно глядя на окруживших их людей, стоял и молчал, изредка поднимая руку, чтобы вытереть катившиеся по щекам слезы.

Первым не выдержал Витька. Сунув за пазуху своих ласкирей, он обеими руками вцепился в торговку, закричал:

— Ты что издеваешься! Капиталистка немецкая! За одну пышку... А ну, отпусти мальчишку!

Торговка опешила. Рачьими глазами уставившись на Витьку, она хотела что-то сказать и не могла. Будто слова застряли у нее в горле. Потом она вдруг начала икать.