Шейх и звездочет - [20]

Я не завидовал Шаиху. Во внимании, которым Юлька одаривала его, сквозила, на мой взгляд, насмешка. Она подтрунивала над ним. Я понимал, что это не от тайного злопыхательства, как у многих ребят, а от любопытства. Как все-таки по-разному люди относятся к одному и тому же, когда оно вышелушивается из скорлупы привычного. Одни рады б запихнуть обратно в скорлупу, облачить в общепринятое, другие просто в недоумении: что за фрукт, и с чем его едят? Третьи, малочисленные, смотрят пытливо, хотят собственной рукой потрогать.

Вот и Юлька по-своему пытала его. Она, мне казалось, играла с моим другом, точно с куклой, которую после, когда надоест, поломанную и выпотрошенную, и бросить можно. Она, например, оборвав разговор на полуслове, могла спросить: может ли он пройти по перильце моста… Мост был перекинут через глубоченный овраг — с него смотреть-то страшно. Шаих, не раздумывая, ответил, что запросто, но доказывать не собирается. Смешно. Не так мужчины проверяются. Но она уже умела играть на неведомых душевных струнах. В конце концов он протянул мне петуха, чтоб подержал, и уж собрался махнуть на поручень, как вдруг Юлька рассмеялась, сказав, что пошутила, что она ничуть не сомневается в его безумстве, которое у него на лице черным по белому…

Мне это не нравилось. И ее авантюрность, и его отзывчивость. Да, я ее любил. Но мне и Шаих был дорог. И я, пожалуй, ее к нему ревновал не меньше, чем его к ней. Чтобы какая-то финтифлюшка вклинивалась в нашу дружбу, отрывала моего друга… Извините — подвиньтесь!

Сколько бы в ту нашу прогулку меня еще кидало из крайности в крайность, когда б не повстречалась Галя. Та, которую Юлька потеряла и искала. Подруги обрадовались, взялись под ручку и пошли — мы с Шаихом для них люди второстепенные.

Что делать, приотстали мы, тут-то к ним и подчалили Жбан с Килялей. Девчата в поисках нас заозирались. Я подтолкнул зазевавшегося Шаиха. Раздвоенные чувства во мне сфокусировались, будто какой-то бинокль внутри меня настроился на резкость: нас ищут, в нас нуждаются.

Когда догнали их, Жбан выяснял: кто это так страстно поцеловал Юльку в щечку? Завидев нас, усмехнулся:

— Вот же они, гусары-то!

Мы не ответили, смирно пошли рядом.

— Нет, ты видал, Киляля, — продолжал он, заостряя внимание дружка локтем в бок, — Шейх-то верхолаз, оказывается, акробааат!

— Что ты! — соглашался Киляля, уворачиваясь от чугунного тычка, и манил петуха: — Цып-цып-цып.

Замашки их были недвусмысленны, все на поверхности: Анатолий Жбанов, как и многие, воспылал к Юльке «прекрасными порывами», пряча их под хамство. Равилька Гарипов, то бишь Киляля, подыгрывал корешу и не очень-то уворотливому дипломату, который и с Юлькой пытался «заклеить», и с ее братцем Пичугой на этой почве лбом не соприкоснуться. Киляле от жбановских любовных проблем было куда как весело. Он единственный из нас всех не переставая хихикал. Он ведь и над нами потешался. С Шаихом мы и впрямь выглядели далеко не гусарами, скорей — гимназистами румяными. Положеньице в высшей степени дурацкое: и в драку не полезешь, и терпеть тошно.

Хотя о какой драке могла идти речь? Я и по сей день, если признаться, ни в одной драке не участвовал. Шаих тоже. Он мог бы заслонить собой кого-то, из-за кого-то в огонь прыгнуть, но кулаком по физиономии?.. Нет.

Одной Юльке все было нипочем. Она парировала жбано-килялевские остроты, смеялась, а когда Жбан, небрежно засучивая рукава чуть ли не до плеч и, будто ненароком, поводя шаровидными бицепсами, стал хвастать, как намедни двух хмырей из соседнего района на школьном дворе отметелил, Юлька еще небрежнее проронила, что она видела, как один малец приподнял его и кинул на лопатки.

Жбан кирпично покраснел. А глазами изобразил недоумение: когда, мол?

— Да вот же каких-то час-полтора назад, — с готовностью припомнила Юлька. — Мы же с Галкой прям у ковра сидели. Того и борцом-то не назовешь — кузнечик. Но ловко он… Вот уж верно — мал, да удал.

— Знаю я его, гаденыша, — задребезжал позорно Жбан, — знаю, он вольной на «Динаме» занимается. Конечно!.. А ты чего лыбишься, как помойная яма? — Это уже на Килялю, который вконец развеселился.

— Что ты, Толян, я ж совсем о другом.

— Не крути мне…

— Как пить дать! — И Киляля заговорщицки кивнул в сторону летнего кафе-мороженого. — Глянь вон, у стоечки…

На веранде за столиком у стойки-подпорки наслаждался прохладительными напитками в обществе огненно-рыжей красотки Александр Пичугин. Он что-то рассказывал, красиво жестикулируя и порывисто откидывая свои пшеничные волосы со лба назад. Таким вдохновенным, счастливым, по-мальчишески ясно улыбающимся я его никогда не видел. Ни высокомерности, ни меланхолии…

С разными девицами я встречал его и прежде. Он их как перчатки менял, но сам не менялся. А тут… Мы были удивлены. Мне вспомнился тот футбол на школьном дворе, когда его постный лик от испорченной игры на мгновение осенился жизнью. Точнее будет: исказился. Но ведь — жизнью. По-разному пробивается она на свет божий.

Я посмотрел, перед кем он метал бисер и опять удивился. Девица была много взрослее его. Это и не девица была, а красивая, представительная женщина, знающая себе цену дама. Я узнал ее. Она жила на нашей улице во дворе за фармацевтическим училищем. Нередко я видел ее с дочерью, такою же рыжей школьницей лет восьми-девяти, то в магазинчиках «Бригантины», то на рынке. Я шепнул Шаиху: