Шейх и звездочет - [14]

— Да что ты, я-a, алла! — сказал Киям-абы. — Рис на полу — к плодородию. К добру стол наш, значится, в следующий раз богаче будет. Нашел из-за чего переживать! Э-хе-хе. А что, Юла, ты смеешься? (Юлой он Юльку звал). С твоим приходом, Юла, наш разговор юлдан язды (сбился с пути, значит. Тут дед поиграл словами: «Юла» — «юлдан». Это он любил). Мы ведь о тебе говорили.

— Интересно! — вскинула брови Юлька.

— Не о тебе, а о твоем портрете, — уточнила Роза Киямовна.

— A-а, понятно, все равно сплетничали.

— Нет, просто Шаиху работа твоего деда понравилась.

— Работа деда или объект работы? — усмехнулся Пичуга.

— И то, и другое. — Роза Киямовна шутливо пристукнула сына по макушке.

— Я не знаток, но честное слово… — Пришедший в себя Шаих подбирал слова, чтобы высказать свое отношение к картине Киям-абы. — Честное слово, хорошо.

— Глубоко и обстоятельно, — заметил Пичуга.

— Я слишком общо… трудно сразу… Но мне кажется, Киям-абы уловил в Юле главное — ее настроение и… и внутреннюю суть, что ли.

— Да-а? — протянула Юлька и с любопытством, будто ее портрет только что вывесили перед ней, вгляделась в свое изображение.

Внимательно посмотрела на картину и Роза Киямовна. Склонив голову набок, поднял глаза и художник.

Безразличным остался лишь Пичуга. Его снисходительно-насмешливый вид говорил, что он не чета присутствующим дилетантам.

— Возможно, возможно, — произнес он, отодвигая тарелку. — Возможно, что-то тут и передано, однако Юлька-то на себя мало похожа. Не скажи, что это она, и не узнаешь.

— Художник, как видит, так и рисует, — возразил Шаих. — И у некоторых великих художников люди на себя бывают не похожи.

— Сомневаюсь, чтобы ты заказал кому-нибудь из них свой портрет.

— Ох, Саша, — вздохнула Роза Киямовна. — Всегда ты все критикуешь.

— Не критикую, а полемизирую. Дедушкины портреты больше друг на друга похожи, чем на тех, кого они изображают.

— Своя творческая манера! — заключила Юлька.

— Ма-не-ра… Вот когда он в сорок первом саблей рисовал, это, я понимаю, манера была.

Киям-абы дернулся шеей, поставил чашку на блюдце.

— Так я ведь махал саблей вот ради всего этого, я всю жизнь мечтал об этом, а если не смог как следует этому научиться, так меня жизнь с мал-мала другому учила. Она всегда ломала все мои планы.

Реакция деда удивила Пичугу. Ему всегда все дозволялось, и не такое отмачивал, а на сей раз?.. Но Пичуга не смутился.

— Я не то имел в виду. Да уж сколько говорил, что отношусь к искусству, так это… Любое оно, коли разобраться, от лукавого, избытка времени и — не о тебе дед — нездорового тщеславия. А ты, Шаих, случаем не поэт?

Шаих не успел проглотить пирога, а Пичуга уж продолжал:

— Вижу, что нет. И я тоже. На лирике теста не замесишь. Полотна эти тоже, кстати, не съешь, и водой этой… — Пичуга кивнул на водопад с верха до низу стены, — …не запьешь. Сегодня научно-техническая революция — эн-тэ-эр определяет прогресс! А это, — обвел он вилкой комнату, — конечно, все это хорошо… Прекрасное хобби ветерана войны, но не суть его. Наш дед прежде всего солдат Великой Отечественной, боец славной конной дивизии Доватора, сабелькой, да, да, сабелькой крошивший вооруженных до зубов фрицев.

Пичуга нарочито гордо посмотрел на деда, но тот словами внука не вдохновился.

— Айе, да, картину не скушаешь. — Голос Кияма-абы сделался глухим, а плохой его русский — еще хуже. — Не скушаешь… Но человек без них уща-мараха (одно из словечек его собственного творения, что приблизительно означало — «пшик»)! Картины… Картины меня из инвалидной коляски подняли. — Киям-абы положил в рот собранные со скатерти хлебные крошки, замолчал.

— И это — мое воспитание?! — Роза Киямовна укоризненно посмотрела на сына. — Это — внук родоначальника… первого у нас в республике иллюзиониста?!

— Ты хочешь, чтоб я был потомственным фокусником?

— Хорошим человеком.

— А я?..

— А ты задираешь нос. Не знаю — книг читаешь много, а что в них черпаешь?!

— Информацию! — Пичуга ткнул в воздух пальцем. — В литературе она, кстати, худо-бедно имеется. А вот в натюрмортах… Возможно, что-то и дают они сердцу, но уму… Никакой пищи.

— А футбол твой любимый как же? — поинтересовалась Юлька.

— Футбол? Э-э, футбол — это высшая математика! В нем как нигде голова нужна. По игре команды я запросто скажу, что за люди ее представляют, что за человек ее тренер. Только ли… Я определю вам, из какой она страны и с каким политическим строем та страна. Вот что такое футбол. Это срез государства, это занятие интеллектуальное!

— Хорошо, — не отставала Юлька, — а как же твоя пламенная страсть к архитектуре?

— Все в пределах логики. Архитектура — это опять же информация. И потом кто из математиков к ней равнодушен? Архитектура насквозь геометрична. И наоборот, кем, как не великими зодчими, назовешь Евклида, Менелая, Декарта, Лобачевского… Николай Иванович Лобачевский наш университет по камешку собрал. Видели б вы конечные планы постройки! Удивляюсь, почему его имя не ставится вместе с архитектором Пятницким? Лобачевский был таким же автором, нет — главным автором, руководителем, строителем, снабженцем, толкачом, хозяином…

На Пичугу накатило вдохновение.