Шествовать. Прихватить рог… - [61]

Тут я спохватываюсь: как принципиальны линии? Как редко звезды сбегаются в скверные астры? Ведь пригласивший — господин прощания, он не дарил мне это свое имя, зато шепнули — знающие наверняка, кто ловят дальний раскат и отмечают перебои в кольчуге набережной, горящее зловоние автомобильных покрышек, сползающие флаги… И в этом его мелеющем присутствии, в березняке верхней дороги, схлынувшем до компрессов, до пробелов, до столбцов испарения, мои обозы — сурепка, гам, правда, несовместная с жизнью. Как несовместна с правдой — коллекция его приглашений. Вспомни я вовремя, что он готов к отъезду, и можно было словчить, рискнуть, уронить вызов — или перчатки, екатерининский сервиз, новейшие обеты, тоже фатальные. Но почему в разговоре с ним все время надлежит помнить что-то — сверх?.. Чтить винтовую заповедь: не увлекись! Я-то предпочитаю — порхать и тенькать, сгущать, порицать, в общем — ронять янтарь и цедру, в чем легко преуспеваю — с другими. У меня хватает своего скарба, который должно хранить — хотя бы в памяти, а тут — чей-то…

К тому же в возможный поход подмешан страх: а если б лучший попутчик обманул меня? Я соглашаюсь отправиться с ним на фотобьеннале, назначена приподнятая ласточкина дорога, но в какой-нибудь ее трети, скажем, под литерой Т, он вдруг чувствует тяжесть, слышит сыплющийся щебень или отмечает зачернившие дерево аграфы ягод — уже застегнуто, и квартал впереди не то заострился, не то замаслился: часть гуляк смахивает на восковые фигуры… А мне — увеселять сотни глаз триумфального входа: кружить, толочь, волочиться и, смахивая с уха шумиху, то и дело вперяться соколом вдаль — и вскидываться, и приосаниваться! И, вспоминая анекдот о пижонке, притязавшей пойти на бал — с тем, кого нет… поразительная самонадеянность… никакого такта… разогреют мои прогулки в березняке колоннады — тем и этим гротескными поворотами. Напра-ву! Вокруг себя — шагом-мм …арш, как покрикивал удалой майор солдатам муштры. Что за ноги? Ногами надо играть!

Я наблюдаю, как сходят порядки желтой гаммы и в полосе гравия бродят две сороки, возглавляя пришествие кубовых, лиловых, забывчивых — с неприличной дырой белизны вместо брюшка, и внезапно складываются — в одну, но и эта — прерывиста, недописана, и, раздраженно взывая к ясновидению, чтоб узреть — полную сороку, я редактирую и подчищаю такой разговор.

— Вы как-то рассказывали мне веселый сюжет. Собственно — перечень несообразностей, которые расползутся, если некто однажды вдруг не вернется домой и в его жилище войдут чужие. Можно мне перехватить ваш перечень? Ведь вы им вряд ли воспользуетесь…

— Однако мои умышления — для слабонервных. Мелочь жанра, вместо каузальных сцеплений или захватывающей серии событий — незначительное одно. Как известно, и одно — практически непреодолимо!

Моя грабительская просьба развлекает его, будто я собираюсь продеть руки — в чьи-то сыпучие пожитки в непристойном реальном и донашивать, доедать, допивать…

Он ищет журнал, который, оказывается, тиснул статью — исключительно для меня, он перекладывает книги, надутые папки, файлы, и растревоженные завалы сплевывают к подножью черную крошку-коробочку, круглое дерево, красный всполох: дети, бегущие от грозы. Покатившаяся крышка тянет за собой богатства: бейджик какой-то французской конференции — с чужим тройным именем, из коих первое — мадам, три засохших каштана и старинный тюбик с лекарством, каких уже не бывает, какие уже ничего не лечат. Мне не нравятся его руки, в них не чувствуются хорошая ухватка и цепкость, у ладоней низкий борт, жидкое стечет, а сухое легко перехватят пробегающие. Мне не нравятся эти слезки в коробочке.

— Почему же вряд ли?

— Допустим, не успеете, — предполагаю я. — Вы мастерски разделаете этот сюжет — за горящей межой вашего отъезда. На селения, что кормятся дымом, я не покушаюсь, но с удовольствием оттянусь — здесь. Сделаем хулиганку: наслесарим на местном материале.

Чертово фарисейство! Сроки закрыла блажь, но с отъезда, кажется, сбиты печати? Да, до сих пор мы не прикасались к казусу исчезновение, но собеседующие вполне бесчестны и отнекиваются от очевидного. Их дружбы церемонны и неосторожно мешкают — возможно, я слеплю их с канатной трассой, подвесившей разновеликих друзей над пропастью, но ничего щемящего внизу, по крайней мере — по диктовке беседы. Неуклонные рекомендации — восславить сиюминутное. Ни расписания на будущее, ни веры в людей, кто в любой миг вправе бросить все и испариться. Печься ли о завтра, тянуть старые мотивы, привязывать день насущный — к завтрашнему, если вольный новый выпестует себя сам? Довольно каждому дню — своей отсебятины.

Существует один герметичный случай — вы и я, а ваш отъезд и мои психогении, бурьян в покосившийся человечий рост и прогноз погод: с каждым днем будет все холоднее — за тройным забором, в другом времени — и не с нами. Мы сошлись с непринужденностью, расположили к себе ближние сумерки и осыпали дальние — кисейными квадратами света и розы, хотя хмурый из двух подозревает под нами — большой ветер, и не хватит дна для падения, какой неприкосновенностью ни расцвечивай… Во множестве, к чему мы не прикасались, скорый отъезд — самый множественный.