Шествие императрицы, или Ворота в Византию - [159]

Но были и другие французы, беглецы волею революции, оказавшиеся в России, желавшие ей служить и ее наставлять: маркизы, графы, виконты, случалось, даже герцоги. Потемкин принимал их без особой охоты: аристократический гонор не оставлял их. Несколько утешало его одно: язык, которым владели все без исключения русские аристократы, дворяне. Притом владели иной раз куда лучше, чем своим родным.

«Бог не выдаст, свинья не съест, — часто повторял он, размышляя над всеми обстоятельствами действительности. Лишь бы над нами пребывала Божья благодать».

Пока что он чувствовал слабое, но благоприятство. На капитуляцию сдался замок Хаджибей, за ним — Паланка. При всем этом оказал великое пособие портарь, произведенный им в секунд-майоры, Марк Иванович Гаюс. Этот молдавский портарь был со всеми пашами чуть ли не на дружеской ноге. Пробравшись в турецкое укрепление, он убеждал сераскера сдать его русским. В противном-де случае они превратят его в развалины, ибо их армия во много раз сильней. Заодно рассказывал он им о печальной участи главной турецкой армии и о смерти великого везира, не перенесшего позора поражения.

— Впрочем, он бы и так лишился головы, — заканчивал Марк.

Действовало! Почти безотказно.

Но вот подошли к Аккерману. На широко разлившееся устье Днестра как бы презрительно глядела с высоты грозная крепость, щурясь узкими глазами бойниц.

Ни Хаджибей, ни Паланка в зачет не шли: там все было как-то несерьезно. А здесь была натуральная крепость, и вид у нее был неприступный.

Светлейший чесал в затылке: неужто придется штурмовать?

— Василий! — кликнул он Попова. — Доставь мне нашего портария. Пусть поскорей явится: дело не терпит отлагательства.

Портарий, он же Марк Гаюс, не помедлил.

— Вот что, милейший, — встретил его князь, — будь ты голубком и запорхни в сию крепость. Она приглянулась мне снаружи, желал бы поглядеть на нее и изнутри: так ли хороша. Жаль будет, ежели наши пушки разворотят сии древние стены. Как ты полагаешь?

— Я с вами совершенно согласен, ваша светлость. И надеюсь, что сераскер тоже согласится и будет сговорчив.

— Бумага тебе надобна, яко в клюве оливковая ветвь. Ультиматум.

— Хороша оливковая ветвь! — усмехнулся Марк. — Я изначала на словах изложу. Бумага — на крайний случай.

— Тебе видней. Условия, как ты знаешь, просты: ключи от крепости — воля, свободный выход с пожитками. Оружие скласть на площади. Ежели воспротивится — пусть пеняет на себя: разнесем в пух и прах. Сколь дать на рассмотрение?

— Трех дней даже много.

— Будь по-твоему — три дня. Один пойдешь?

— Как всегда. Мне провожатые не надобны, толмачи — тож.

— Ну тогда с Богом. — И Потемкин перекрестил его. — Буде сдадут на пароль, ты внакладе не останешься: собственноручно Георгия на шею повешу.

— Не пролилась бы кровь — вот высшая награда, ваша светлость.

— Славно говоришь, — растроганно произнес князь. — Неустанно о сем твержу и всем наказую. За одни таковые слова награды достоин. Ступай же. И да пребудет с тобою Николай Угодник, наш святитель и покровитель.

Почтенный Кудратулла-паша начальствовал над крепостью едва ли не два десятка лет. Он был двухбунчужный и потому несменяемый. Сведущие уверяли, что вся сила паши в его имени. Оно переводилось так: «Тот, через которого проявляется могущество Аллаха». Поэтому-де сераскер пребывает в уверенности, что он находится под высочайшей защитой и покровительством и ничто ему не грозит.

Марка проводили к нему: его, как обычно, приняли за своего. Паша восседал на возвышении, на подносе дымился кальян. Чего прежде не было, так это золоченой клетки, в которой качался на жердочке зеленый попугай.

— С чем ты прибыл ко мне? — Паша был убежден, что перед ним, как бывало прежде, посланец господаря Молдавии.

— Да пребудет над тобой милость Аллаха, о паша, награжденный его бессмертным именем…

— Награжденный и огражденный, — перебил его паша. — Так что привело тебя сюда? В добром ли здравии пребывает твой высокий повелитель, вассал нашего могущественного султана, да продлятся его дни?

— У меня теперь другой повелитель, о любимец Аллаха.

— Как? — Кудратулла округлил глаза. — Неужто твой повелитель, которого я знавал, вызвал гнев падишаха?

— Владыки меняются, народ остается, — уклончиво отвечал Марк.

Сераскер страдал забывчивостью, если не размягченностью мозгов. Мало кто из господарей высиживал на престоле более двух-трех лет. Находился претендент, выкладывавший за княжеский титул больше денег, нежели мог заплатить царствующий господарь: турки продавали княжества тому, кто богаче. Они продавали все доходные должности. Да и сераскер уплачивал регулярную дань в казну султана.

— Не лишился ли ты должности? — подозрительно глянул на него Кудратулла.

— О почтеннейший, ты забыл истину, провозглашенную в Коране: не сокрушайся, потеряв; потерянное вознаграждается по соизволению Аллаха.

— Верно, — качнул головой сераскер, и при этом движении чалма съехала набок. Он заботливо водворил ее на место. — Так кому ты теперь служишь? Не хотел бы ты быть у меня главою сборщиков налогов? Нынешний бестолков и слишком много прилипает к его рукам.

— Ты оказываешь мне несравненную честь, о любимец султана. — И Марк приложил руку к сердцу. — Но я с сокрушенным сердцем вынужден отклонить ее. Мне предложил место главный русский генерал.