Шествие императрицы, или Ворота в Византию - [157]

Но… Конь о четырех ногах, и тот спотыкается. Спотыкался и светлейший. И на дворцовом паркете, и на дорогах войны. Чертыхался, давал себе слово более не спотыкаться, видел, на чем оскользнулся, старался чаще глядеть под ноги, но гордыня мешала: задирала голову. Вот ведь в июне семьдесят четвертого отряд генерала Заборского перешел же через Балканы и разбил войско тезки нынешнего великого везира Юсуф-паши. Перешел же! Государыня о том часто вспоминала. С намеком, без ли, но вспоминала.

Он же почитал это предприятие неисполнимым в нынешних обстоятельствах. И мысль о нем отталкивал, и уши затыкал, и глаза смежал. Совет собирал все реже.

Императрица подчинила ему обе армии — Украинскую и Екатеринославскую. Самолюбие графа Румянцева-Задунайского было уязвлено. Он подал прошение об отставке и милостиво получил ее. И Потемкин стал российским великим везиром, единственным предводителем войска.

Он разделил его на трое. Одною частью, сосредотачиваемой под Ольвиополем, быть под его командой. Другою, что в Молдавии, — князя Николая Васильевича Репнина. Суворов получил деликатнейшее поручение — подкрепить австрийцев, изрядно потрепанных турками. То был слабейший фланг кампании, Потемкин это видел и предвидел, а потому там должно быть Суворову.

Все таким образом определилось. Дивизии и полки пришли в движение. Весна казала свои капризы, пробуждалась медленно, норовя захватить и лето. Пчелы, шмели, кузнечики и другая мелкая летающая и скачущая живность то вылезала на свет Божий, то снова скрывалась до тепла. Ветры несли по степи шары перекати-поля: казалось, то несется бесчисленное стадо одушевленных тварей. Армейским колоннам пришлось преодолевать это сопротивление природы, движение их замедлилось, и князь осерчал.

Он прибыл к Ольвиополю прежде корпуса. Там настигла его весть о перемене направления в Константинополе. Султан Абдул-Хамид переселился в турецкий рай с его розами и гуриями. Его место занял принц Селим — третий под этим именем. О нем было известно, что он предприимчив и полон реформаторских идей, что уже начал формировать свое войско — «низам-и-джедит» — по европейскому образцу и на европейский манер и что в нем бурлит воинственный пыл. Французы — первые помощники его.

— Ну, это мы посмотрим, — сказал светлейший. — Все едино били мы турка и будем бить, хоть старое, хоть новое войско их. Покамест пусть полки маршируют к морю, дабы все удобные места для высадки десанта занять. Прежде замок Хаджибей. Гляжу на карту и вижу: знатная бухта для устроения порта. Оттоль и начнем движение на Бендеры по Днестру. Займем Паланку, Аккерман, что там еще?

— Там Бендеры, ваша светлость, — отозвался Попов. — Прибился к штабу мелкопоместный боярин молдавский, великий знаток сих местностей, чин имеет портаря. Он уж много нам помог с охотою и радением. Языки знает, турецкий как природный турок, все местные тож, российский, сказывает, и французский, яко сходный с ихним молдавским. Словом, может быть преполезен.

— Ну-ка, ну-ка, — с любопытством воззрился светлейший — зрячий глаз его сверкнул. — Представь-ка его ко мне.

— Сей момент, ваша светлость.

Человек вошел, поклонился и стал у порога. Видом он был чистый турок — черен с головы до ног, бородат. Глаз не прятал — глядел открыто. Эта манера князю понравилась.

— А ну перекрестись! — неожиданно выпалил он.

Человек степенно перекрестился.

— Свой, — удовлетворенно протянул светлейший. — Сказывай про себя все, без утайки.

— При его высокопревосходительстве генерал-аншефе Александре Васильевиче Суворове оказывал услуги по сношению с пашой как толмач и подал прошение о зачислении меня в российскую службу, дабы чин портаря с меня снять, а российский дать. Его высокопревосходительство принял во мне участие и своею властью выдал патент на чин поручика, что соответствует моему боярскому.

— Славу Богу, — сказал князь и неожиданно перекрестился. — Ты, чай, православный?

— Так что греко-российской веры.

— Славно, а то у нас все больше немцы, лютерского исповедания, либо вовсе католики. А что, правду Попов сказывал, будто ты по-турецки свободно изъясняешься?

— С младых лет воспитан был в исламе, пока родитель мой вызволил меня и не отдал в пансион в Яссах. Там и европейским языкам выучился. А турецкий — вроде как природный. Турки меня за своего считают. И их закон я превзошел в медресе — турецкой школе.

— Имя-то у тебя небось православное?

— Марком крестили. Марк Ивана сын.

— Апостольское имя, — удовлетворенно протянул князь. — Ну вот что, любезный, будешь ты при мне для особых поручений состоять. И чином я тебя повышу сразу — в секунд-майоры, дабы соответствовал месту. Хорошо ты знаешь Поднестровье?

— В каждой тамошней крепости есть у меня люди.

Князь оторопело глянул на него, от неожиданности губа у него отвисла.

— Ну-ка повтори, что ты сказал.

— Я сказал, ваша светлость, что в каждой тамошней крепости есть у меня свои люди среди турок. Ну и среди молдаван, конечно. Есть в Хаджибее, есть в Паланке, есть в Аккермане, в Бендерах. Вплоть до Сорок. Впрочем, есть и в Хотине.

С неожиданной легкостью Потемкин выскользнул из-за стола и обрушил тяжелые руки на плечи новоиспеченного секунд-майора. Он тряс его, вперив зрячий глаз, и требовал: