Шестой час - [2]

— Но позвольте, на каком основании…

— Ай, что тут! Я сама мать. У меня тоже дочь красавица. Ну и я помню моего бедного мужа. Он мне всегда говорил: смотри, если что случится, ты должна, понимаешь, Бepтa?

— Благодарю вас. Но только как это? Надо написать вексель?

— Ах, мадам Зарницына, и что нам вексель? Я не хочу брать векселя.

— Merci, вы очень добры.

— Я с вас возьму сохранную расписку.

— Но как это сделать? Я никогда…

— Позвольте, мадам Зарницына. Зачем вам беспокоиться? Я сама плохо знаю в таких делах. Но моя дочь Роза выходит замуж. У ней жених присяжный поверенный. Уй, какая голова! Сам Плевако от него отказался: не могу, Исакер умнее меня. В субботу у нас будет вечеринка только для своих. Вы с деточками пожалуйте на чашку чая. Соломон вам все объяснит, а я деньги приготовлю.

— Не знаю, право. В субботу мы заняты.

— Ну да, у господина губернатора. Но один вечер можно пропустить. Вы тоже мать, у вас дочь красавица. Конечно, мы не самого высшего круга, но все-таки мой сын первый ученик. Он даже сидит рядом с губернаторским сынком.

Анна Петровна была озадачена. Ей не хотелось огорчить отказом добрую женщину, но и смущало знакомство. Наконец, Зарницына решила, что снизойти один раз до аптекарши ничего не значит. Она согласилась.

* * *

Вот и суббота. Анна Петровна не в духе. Разумеется, визита к Розенталям не скроешь, но это с полбеды; важно в своем круге избежать нареканий. К счастью, Николая Аркадьевича вызвали в Петербург, и обычный вечер у Ахматовых отменяется.

Зарницыны были одеты, когда за звонком в передней мелькнуло гимназическое пальто Георгия. Лина вышла к нему в душистом белом платье, нежная, как фиалка, и попросила зайти к Розенталям в десять часов.

— Вы нас проводите, потом посидите с нами. Хорошо?

Оглянувшись, она вскинула тонкие руки на плечи Ахматову.

У аптекарши в доме вполне прилично. Горничная в кружевном переднике. В зале на концертном рояле скрипка и ноты; в углу бюст Рубинштейна. Разряженная хозяйка провела гостей в столовую.

— И позвольте вам представить. Это моя дочь Роза. Это ее жених Соломон Ильич Исакер. А это сын Жоржик. Пожалуйста, садитесь и будьте, как дома. Ваша дочка блондинка, мой сын брюнет, так они сядут рядом, а ваш сынок с моей дочкой, и пусть себе ухаживает при женихе. Пусть Соломон поревнует, а мы выпьем с Анной Петровной по рюмочке коньячку.

На одной половине стола — серебряный самовар, на другой — графинчики и вазы с фруктами. Соломон, бритый, рыжий, в веснушках, весело поднял бровь.

— И слава Богу, если молодой человек отобьет у меня невесту. Я уже раздумал себе жениться, с такой тещей…

— Слушайте, слушайте.

— Вы адвокат?

— К вашим услугам, мадам.

— Вы тоже знали моего мужа?

— Ну, и как знал? У нас был малюсенький разговор по делу и больше ничего. — Жорж наклонился к Лине. — Какого вина вам налить?

— Благодарю вас, никакого. — Лина изумленно глядела ему в брови.

— Почему же?

— Какой ты глупый, Жорж, — заметили Роза.

— Разве барышням можно пить вино?

— Ты же пьешь.

— Так я же невеста.

У Розы смуглое лицо с янтарным оттенком, агатовые глаза. Движется она легко и плавно, точно летает.

— Ну и что за глупости, спрашиваю я вас? — кричит Соломон. — Ходят с флагами, пьют, а дело стоит. И зачем этот Гапон ввязался, не понимаю. Ведь он же знал, что Государь Император в Царском. Правду говорят, что это не Гапон, а Япон. Японский шпион.

Хозяйка переглянулась с гостьей и обе вышли. За ними скользнул Соломон.

Роза налила две рюмки: себе и Вадиму.

— Вадим Павлыч, какой ваш любимый поэт?

— Надсон.

— Неужели? А я люблю Бальмонта. «Мы с тобой сплетемся в забытьи».

— Я не читал.

Aннa Петровна вернулась румяная. Соломон и аптекарша весело чокнулись с ней. Звонок. — Барыня, пожалуйте сюда.

— Что там такое? — Хозяйка встала и вдруг засуетилась. — Жорж, Жорж, иди скорей! Какой сюрприз!

В передней стоял Ахматов. Аптекарша и Соломон приглашали его войти, соблазняли чаем, пытались насильно снять пальто. Узнав, что Георгий пришел проводить Зарницыных и с ними уходит, хозяева подняли грустный вопль.

Одна только Роза не тронулась из столовой. Кусая яркие губы, она вслушивалась в оживленный разговор.

* * *

Зарницыны и Ахматов, вернувшись от аптекарши, встретили ожидавшего в гостиной Мишеля. Вадиму показалось, что Клодт расстроен.

— Что с тобой, Мишель, встряхнись. Кадет остановился перед Зарницыным.

— Как, по твоему, Вадим: дворянин может солгать?

— То есть?

— Если дворянин, записанный в Бархатную книгу, не сдержит слова, что тогда?

— Да почему непременно дворянин? Всякий честный человек обязан держать слово.

— А, честный человек… так. — Ахматов встал. — Вадим, скажи: может ли русский дворянин отказать даме, если она попросит о чем-нибудь?

— Нет, не может.

За чайным столом Георгий и Мишель были изысканно вежливы, но говорить между собой избегали. Лина увела Клодта в гостиную и велела написать ей в альбом стихи. Мишель писал, чувствуя ее дыхание на своем стриженом затылке.

— Прощайте, Лина.

— Не прощайте, а до свидания.

— Как знать.

На погоны кадета упали воздушные руки. Вспыхнул и замер беззвучный поцелуй.

Мишель с Георгием вышли вдвоем. Падал веселый снежок.