Шестьдесят братьев - [2]
Ночью он спал плохо, и теперь глаза его смыкались.
За лесочком, должно быть на реке, кричали ребята.
Андрюше представилось, как его отец в прошлом году об эту пору работал на мельнице — плотину чинил, а Андрюша тут же неподалеку удил рыбу. Тогда отец был еще совсем здоровый и, работая, пел песню. Его в городе, так и звали певцом. Много он знал веселых песен — слушаешь, просто обхохочешься.
Кто-то тронул Андрюшу за плечо.
На крыльце стояла фельдшерица.
— Доктор требует, — сказала она ласково, — поднимитесь за мною.
Андрюша робко поднялся по каменной лестнице.
Доктор сидел в кабинете — тут же прямо с площадки — и курил папироску.
— Ага, — сказал он. — Так, так. Ну, чтож, парень, помер твой тятька. Ничего не пропишешь. Так, положим, и нужно было ждать. Сердце никудышное. Новое сердце надо поставить, а этого ученые еще не выдумали. Ты того… сядь.
Андрюша молча сел и продолжал робко смотреть на доктора.
Сознание неизбежности и непоправимости того, что произошло, преисполнило его деловитой серьезности. Горя он еще не чувствовал.
— Так вот в чем дело. Велел тебе отец передать эти двадцать рублей. Поедешь ты на них в город к своему дяде. Вот тут я его адрес записал: Черюхинская улица, дом сорок три, квартира десять. Получай. Ехать-то хочется?
— Хочется.
— И здесь бы пожил… Нечего всем в большие города лезть. Говорят, вон, на „Октябрьской“ нужны мальчики.
Андрюша молчал.
— Так в город хочешь?
Тот молча кивнул головой.
— Ну, езжай. Ты дядю-то знаешь?
— Нет.
— Отец говорил, человек хороший… Мда-с… Ну, а от меня вот тебе совет: с отца пример бери. Отец твой всю жизнь прожил без обмана… Честный был, прямой — отец-то. Таким и ты будь.
Андрюша снова кивнул головой.
— А главное — не хнычь. Смерть, брат, пустое дело. И я умру, и ты умрешь, а жизнь все будет из всех щелей переть. Ишь весна-то какая. О живых нужно думать, а не о мертвых. Он свое дело сделал, теперь ты делай. Ну, катись… В обход пойду.
Андрюша вышел из кабинета.
Из коридора на него смотрели с любопытством больные в серых халатах.
Нянька-старушка, подперев подбородок кулаком, сокрушенно покачала головой.
Но Андрюша быстро и спокойно сбежал с лестницы.
Он не пошел в город, а свернул на тропинку, ведущую в лес.
Ярко-зелеными пятнами разбрызгалось по березам ослепительное солнце. Птицы пели, легкий ветерок нежно-нежно овевал лицо. Хорошо.
Андрюша силился представить себе, какая она, эта смерть, и не мог. Ведь вот, все ждал — отец умрет — и было страшно, страшно самого этого горя. А вот умер, и как-то ничего. А ведь он любил отца. Жалко его, так жалко, а жить-то уж больно хорошо. Не плачется. Дойдя до реки, разделся он и влез в воду, зорько следя, чтоб не украл кто штанов, а с ними последние деньги.
Губернский город представлялся чем-то неведомым и огромным.
А интересно туда съездить. Чего только не увидишь!
Возвращаясь с реки, Андрюша встретил двух соседок. Они несли полоскать белье.
— Ишь, — сказала одна, — отец помер, а он шатается. Хоть бы для людей-то погоревал. У меня вон мачеха померла, так я, милая женщина, на весь наш город выла:
— Хорошая была мачеха-то?
— Куды тут! Ехидная была… уж мы ее, можно сказать, терпеть не могли. А все ревели…
— Ну, конечно, для приличия.
А Андрюша весь день бродил по лесу, жуя краюху хлеба, которую принес отцу, и все вспоминал, какой хороший был отец. И к вечеру вовсе развеселился. „Буду таким же!“ — решил он.
Через два дня Андрюша отправился на станцию и на вопрос кассира, куда билет, важно ответил:
— В город!
А до города-то двести верст!
II. ДЯДЮШКА
Губернский город и сам-то велик, а приехать в него из Алексеевска, так и вовсе громадным покажется. Закрутит, завертит, голову закружит, глаза раскосит.
Носильщики, извозчики, милиционеры, трамвай — дзынь-дзынь, автомобили — ду-ду-ду — автобус — дом на колесах, так и гудит.
Андрюша в первую минуту опомниться не мог.
Он крепко сжимал в руке своей узелочек, ибо в Алексеевске все говорили, что на вокзале его непременно ограбят.
— Черюхинская улица тут где? — спросил он у важного человека, стоявшего у вокзального подъезда.
Важный человек усмехнулся.
— Далеко Черюхинская, отсюда не видать. Садись на третий номер — доедешь.
— А мне надо номер сорок третий.
— Чудак, то дом, а я про трамвай тебе говорю. Вон трамвай, беги и садись.
Андрюша побежал — чуть-чуть под грузовик не угодил, шофер здорово его обругал.
Подбежав к трамваю, на ходу вскочил он на подножку.
Послышался свисток, трамвай остановился, кто-то крепко схватил Андрюшу за плечо.
Обернулся — милиционер.
— Ты что ж это с передней площадки, да еще на ходу? Рубль.
Андрюша вытащил рубль, получил бумажку (милиционер долго писал), потом опять кинулся к другому трамваю.
— У меня билет есть. Рубль заплатил.
Опять свисток.
— Да ты что ж это, смеяться!
— Отпустите его, — сказал, улыбаясь, какой-то гражданин, — видите, деревня приехала. Тебе куда, малец?
— На Черюхинскую улицу.
— Садись на этот трамвай, только с задней площадки и когда остановится… Ну, вот, садись скорей.
Андрюша влез в вагон.
Народу было много, и он прижал к груди своей узелочек. Еще стащат в тесноте-то.
С завыванием, со звоном снялся с места трамвай и понесся по длинной прямой улице, где чуть ли не в каждом доме была мясная и овощная лавка. Дома были высокие, как горы. Андрюша голову отмотал, на них глядя. В Алексеевске было всего два трехэтажных дома, а тут шесть этажей, пять, семь.
