Шесть граней жизни. Повесть о чутком доме и о природе, полной множества языков - [39]
Отчетливее всего я помню «собачью» вахту[2] на старом учебном судне со шхунным парусным вооружением, где проходила морскую выучку. Ночь клонилась к рассвету, пробило семь склянок. На восьми склянках, когда песочные часы переворачиваются, вахта левого борта сменится, потому что смена происходит каждые четыре часа. Подо мной в кубрике спала вахта правого борта, а надо мной мерцали мириады звезд.
Свечение моря. Пена. Страны света обитали в нактоузе, где компас беседовал с земным магнетизмом. Под непромокаемой робой на мне была тельняшка, а на поясе болтался рыбацкий нож в самодельных ножнах из просмоленной ткани. Парусами занимались другие, так что сама я наблюдала за звездами и морем.
Тут, где границы зыбки, как на акварелях, были свои особенности. Переменчивые нюансы – блестящие или матовые, светлые или темные – говорили о ветре и погоде. Течения несли с собой тепло отдаленных побережий, а солнце на горизонте могло взойти как раскаленный остров и зайти как золотая Атлантида. Приливы и отливы соответствовали фазам старушки Луны, ведь, судя по всему, она оторвалась от Земли при столкновении с другим небесным телом и теперь, тоскуя, кружила вокруг нас. Вода до сих пор общалась с сухими лавовыми морями, хоть и на расстоянии.
Волны разговаривали и с ветрами. Порой волнение было настолько сильным, что подвесные столы в кают-компании раскачивались, как маятники, вместе с едой и посудой. Многие из-за этого теряли аппетит, и почти нетронутый бифштекс поднимали потом на мачту, где его охлаждали свежие ветры.
На берега волны приносили дары дальних стран. При высадке на один из островов я набрала на пляже гладких разноцветных камешков. Они поведали мне, как море миллионами лет билось о кручи и скалы и как песок шлифовал унесенные течениями каменные обломки. Точно таким же образом и самые острые стекляшки становились округлыми овалами света.
Песчинки, младшие сестры гальки, тоже издавна связаны с морем. Оно непрестанно перемалывало горы в гальку, а гальку в песок, и каждую секунду возникал миллиард новых песчинок. Их общие отложения рассказывали об исчезнувших ландшафтах, и тем не менее все они уникальны, поскольку, странствуя в воде, формировались по-разному. Когда в XVII веке Антони ван Левенгук поместил песчинку под свой новый микроскоп, он увидел фантастические формы. Ему они напомнили руины храма с коленопреклоненными фигурами. Позднее, когда песчинки сумели увеличить еще в сто раз, они показались скорее планетами с хаотичным ландшафтом.
Размер обеспечивал песчинкам разные судьбы. Самым мелким выпало измерять время в песочных часах или сушить чернила в старинных рукописях. Из других тибетские монахи создавали священные мандалы, которые ссыпали обратно в море. Из песчинок покрупнее дети строили на пляже свои маленькие за́мки.
И не песок ли хорошо иллюстрирует масштабы жизни? Философ Гераклит сравнивал время с рекой, а в ту пору история была всего лишь ребенком, строящим песочные за́мки. Дети сооружают их с помощью воды. Астрономы, в свою очередь, сравнивали земной шар с крохотной песчинкой в космическом пространстве. В таком масштабе Солнце должно иметь диаметр в один дециметр и располагаться в одиннадцати метрах от нас. Расстояние до ближайшей звезды составит тогда три тысячи километров, а звезд в пространстве больше, чем песчинок на всех берегах и во всех пустынях Земли. К тому же постоянно образуются новые. Из этого непостижимого космоса пришли земное вещество и вода.
У моря легко рождались размышления о жизни, потому что Земля, собственно говоря, водный шар. Мало того что две трети ее покрыты океаном. Учитывая его протяженность и глубину, вода составляет девяносто восемь процентов сферы Земли. Так почему же нам, живущим на двух оставшихся процентах, море представляется чуждым миром? Со своими морскими звездами, тучами планктона и летучими рыбами, оно совершенно особый космос.
Там всё пребывает в вечном движении. Весной, когда стаи перелетных птиц тянутся по небу, море как бы в отражении пересекают сверкающие косяки рыб. Лососи и угри переплывают океаны, чтобы играть в ручьях своего детства. Их ведут туда земной магнетизм, феромоны и разный вкус течений, вдобавок они улавливают малейшее изменение температуры и давления. Столь же неустанно морские черепахи проделывают свои кругосветные путешествия к берегам, где некогда родились и где сами затем отложат яйца. Словно древние животные, ведомые памятью.
И все-таки жизнь моря нечто иное, нежели отражение воздушной жизни. Там другие условия, требующие других органов чувств. Свет, например, в воде распространяется медленнее, чем в воздухе, и быстро тускнеет, так что в глубине многие рыбы сами излучают свет. Звук, напротив, распространяется в воде быстрее и дальше, хотя над поверхностью его не слышно. Две разные стихии будто разделяет незримая стена. Если опустить весло вертикально в воду и приложить ухо к древку, услышишь звуки там, внизу. Так поступали рыбаки Тихого океана и Западной Африки, а в XV веке этот способ открыл и Леонардо. Но только в 1940-х годах ученые начали слушать подводные звуки и поразились услышанному. Они даже не умели толком их описать. Это были скрипы, бульканье, треск, сипение и постукивание. Там шумело, завывало, гоготало, хныкало, свистело и пыхтело. Иные звуки напоминали скворчанье бифштекса на сковороде, визг пил или лязг тяжелых цепей. Как возникали эти звуки? Одни рыбы стучали зубами, другие с шумом выдували воздух, третьи с помощью особых мускулов постукивали по своим плавательным пузырям. Косяк сельди издавал настолько странные звуки, что шведский военный флот однажды преследовал их, решив, что это подводная лодка.
