Шесть дней Яд-Мордехая - [30]

Все, за исключением тех, что стояли на посту, помогали при эвакуации. Мужчины грузили кровати и матрацы на грузовики кибуца. Няни укладывали одежду детей. Родители побежали по домам, чтобы захватить любимые игрушки ребят. Никто не знал, чего можно ожидать. Некоторые считали, что дети уезжают навсегда, что они их больше никогда не увидят. Другие все же верили, что опасность минует и дети вернутся через неделю - другую. Одна из женщин рассказала мне, как они с мужем обсуждали эту точку зрения в чудовищной спешке, царившей перед отъездом детей. Яэль Калман, детская воспитательница, уходила вместе с колонной; Моше, ее муж, оставался воевать. Двое их детей уезжали с ней.

"Возьми для детей наши альбомы с фотографиями", - сказал он.

"Зачем? Для чего они им нужны? Только мешать будут", - резко ответила она.

"Возьми", - повторил он.

Она очень хорошо понимала, что скрывается за его упрямством. Они знали друг друга с детства, когда им было по одиннадцати лет; она прекрасно понимала его мысль - она должна была взять с собой альбомы, чтобы фотографии остались у детей как память о нем. Но такая мысль была невыносимой для нее, и она отбросила ее. "У меня будет достаточно забот и без этих альбомов", - резко ответила она; ее беспокойство за него перешло в злость.

Он говорил ей об опасностях, которые ждут его и других. Он все ясно себе представлял, так как знал войну. Она сама послала его в британскую армию, когда, будучи секретарем кибуца, вытащила бумажку с его именем из вазы. "Не так легко будет выйти живым из всего этого, - сказал он ей. - Целая армейская бригада окружает какой-то ничтожный пункт не просто так. Хорошо, что именно ты уезжаешь, раз уж одному из нас суждено погибнуть. Детям нужнее ты. И я уверен, ты будешь знать, как дальше нести это бремя".

Она отвергла эту мысль, но и сейчас помнит каждое слово, произнесенное тогда; а альбомы она все же взяла.

В одиннадцать вечера машины прибыли; их спрятали в эвкалиптовой роще. На этих машинах вернулись четыре человека Яд-Мордехая. Одним из них был Юрек, пчеловод. Он перевез свои ульи в безопасное место, чтобы они не пострадали от действий арабов. Приехал также управляющий консервной фабрикой, Нахман Кац. Остальные двое были новичками в кибуце, Вольф и Веред. Те, кто вышли встречать машины, поразились, увидев Веред: им было известно, что всего лишь несколько дней тому назад она родила ребенка. "Что это вы делаете! - воскликнули они. Почему Веред не осталась в Реховоте, чтобы отдохнуть и поправиться? Разве вы не знаете, что здесь творится?"

"Как могли мы оставаться в безопасности в Реховоте в то время, когда все вы и даже посторонние защищают наш кибуц? - ответил Вольф. - Какова будет ваша судьба, такова будет и наша".

Детей разбудили. Они были сонными, злыми, полубольными от всех этих дней, проведенных в убежищах, и горький плач стоял кругом. Только малыши вели себя лучше. Все происходящее представлялось им чем-то вроде приключения - родители появились вдруг среди ночи и понесли их во тьму, к машинам. "Машина! Машина!" - радостно повторял маленький сынишка Мирьям, женщины-командира. Он пошел к няне улыбаясь, вспоминает Мирьям, со счастливым видом ребенка, который не может представить себе, что кто-то или что-то ему угрожает. "И мне было намного легче, несмотря на боль в сердце и комок в горле, - рассказывала Мирьям. - Я старалась не думать об опасностях, угрожающих им в дороге, о минах и снарядах. Я поцеловала сынишку и долгим взглядом посмотрела ему в лицо, чтобы хорошо его запомнить".

Трудно было сказать, кто чувствовал себя несчастнее - матери, которые отдавали своих детей няням, или няни, которые брали на себя страшную ответственность, ответственность за судьбу девяноста двух детей. "Что будет с моим ребенком, если я здесь погибну?" - спросила одна из женщин няню, передавая ей двухлетнего малыша. "Тогда он станет моим ребенком", - просто ответила няня, и мать утешилась; ведь она знала доброе сердце этой женщины, и после нескольких искренних слов ей уже нечего было бояться за судьбу своего ребенка. Другая мать расставалась с ребенком, еле сдерживая рыдания и, увидев стоящего рядом высокого молодого Гершона, сказала ему торжественно:

"Я отдаю вам самое дорогое, что у меня есть". Одна из женщин, наблюдая за тем, как родители спешат в ночь с детьми на руках и пожитками в узелках и коробках, думали об арабских беженцах, заполнявших дороги всего лишь несколько дней назад. "Теперь и мы стали беженцами, - произнесла она про себя и вдруг почувствовала острое, щемящее чувство неверия, которое приходит к людям в такие минуты:

- Нет, со мной не может случиться такое".

Наконец, машины были нагружены. Нафтали, казначей кибуца, которого послали с детьми несмотря на его протесты, в последний раз всех пересчитал. Мужья и жены, обычно люди сдержанные, в третий или четвертый раз заключали друг друга в объятия. Некоторые родители побежали за машинами к воротам, рыдая и посылая прощальные поцелуи детям, которые уже не могли их видеть. Затем каждый вернулся к своей ночной работе. Гершон еще раньше предложил вырубить прекрасную аллею деревьев, посаженных поселенцами вдоль дороги, уложить их поперек дороги и таким образом соорудить надежное заграждение. Бригада мужчин была отправлена на вырубку. Дани с группой из Пальмаха продолжал минировать участок за оградой. Другие углубляли траншеи или укладывали мешки с песком. В оружейном складе Довик, Натик и их жены чистили винтовки и отправляли боеприпасы на посты. Это была трудная задача. Они должны были знать в точности, где находится каждая из 37 винтовок, чтобы снабдить ее соответствующими патронами. В промежутках между делами отцы и матери осаждали штаб, желая узнать что-нибудь о том, где находятся дети. "Шамай, еще нет никакой весточки? Ты узнавал в Гвар-Аме? Может, они отправились в Дорот? Еще нет известий, никаких известий?"