Шерлок Холмс и страшная комната. Неизвестная рукопись доктора Ватсона - [81]
Когда я очнулся, меня окружала толпа.
Какой-то знаток уличных происшествий протянул разочарованно:
— Тоже мне, событие, а он жив-живехонек!
— Была охота на живого пялиться, — поддержал его другой кровожадный зевака.
— Очнулся, бедненький! Слава Создателю! — облегченно вздохнула впечатлительная дама в зеленом, поднося к глазам кружевной платочек.
— Лосадка! Лосадка! Лосадка! — верещал толстый розовый малыш, сидя на руках у толстой розовой кормилицы.
— Везет же некоторым, — хохотнул басовитый студент.
— Привратность случая при совпадении обстоятельств! — заметил философ в полинявшем цилиндре.
— Ве-зу-у-ха! — лаконично подытожил какой-то мастеровой почесывая за ухом.
И вот, убедившись, что я живой и почти здоровый, толпа быстро поредела. А меня усадили в кеб, под колесами которого мне не суждено было погибнуть. Молодой полицейский развернул свой новенький блокнот и деловито постучав по нему карандашом принялся опрашивать главного свидетеля. Бедняга кебмен, белый как флаг капитуляции, нес со страху невесть что, не переставая трястись:
— Вот, посмотрите, леди и джентльмены, ведь сами лезут не зная куды! Лезут и лезут, прах им в ноздрю! Экие, Гам-ле-е-ты задумчивые! За има не уследишь, так они, и на Биг-Бен взлезут не чухнутся. Посмотрите, господин полицейский, на ихны стеклы толстенные, об брусчатку стукнувшись, не побились! — и кебмен, прежде чем передать очки мне, поглядел в них сам и дал глянуть полицейскому.
— Чего ж в них разглядеть-то можно? А ничего — ничегошеньки! Хомут с оглоблей спутаешь в телескопы эдакие глядя. Жену законную от конного полицейского не отличишь, при всем желании. Плетку мне в глотку ежели лгу. Один туман только и можно разглядеть лондонский! И вот отвечай за таковских, а я человек семейный и у меня девять ртов и мой десятый. Дрожь меня пронзи! Жена, мать лежачая, золовка, пять человек мальчишек, мал мала меньше, и Бетти-пацанка, всем нянька и служанка. Это понимать надобно и в расчет брать! А этим, очкастым мечтателям, парламент должон запретить по улице шастать без сопровожатых людей. Вот мое мнение честного гражданина, исправного налогоплательщика и вопиющего к закону отца семейства! Да живет и здравствует наш король Эдуард сто тридцать три года и еще сколько пожелает его дорогая женушка! Ура-ура!
Я цитирую пред вами, джентльмены, весь этот вздор с тем только, чтобы показать, до какой степени точности память хранит то, что ум давно со счетов списал.
— Нет, нет подробности ваши очаровательны, — не удержался я от похвалы.
Холмс, в подтверждение моих слов, меланхолично кивнул, не вынимая трубки изо рта.
— И все-таки я не понимаю, джентльмены, зачем этот одноглазый толкнул меня? Ведь теперь очевидно, что сделал он это нарочно?
— Все ваши страхи, мистер Торлин, имели под собой самую реальную подоплеку. За вами в самом деле следили, и тот, кто толкнул вас под колеса, действительно злоумышлял на Фатрифортов, и чтобы вы ему не помешали, негодяй выбрал для начала самый простой способ от вас отделаться. Ведь падение под экипаж человека в таких очках не вызвало бы особых подозрений. И вы конечно чудом спаслись.
— Но, ведь я даже не подозревал…
— Неудивительно. Лицо этого Нельсона крепко запечатлелось в глубине вашей души, потому выс и поразил зловещий голос ночного гостя, и столь тревожное чувство породило сюжет вашего страшного сна. Потому и боролись вы с этим врагом не на жизнь, а на смерть, и сцена драки дополнилась правдоподобными деталями, куда легко вписались и пропасть и разбитое окно и предсмертный вопль Одноглазого. Но… к сожалению, мистер Торлин, это все, что на сегодняшний день я могу вам открыть… Остальное, в интересах Фатрифортов, останется тайной. Пусть вас утешит сознание, того, что благодаря вам было предотвращено чудовищное злодеяние. И та казавшаяся неотвратимой беда, которая грозила Фатрифортам, отныне грозить им не будет. Теперь вы можете быть совершенно спокойны и за себя, и за своего подопечного, и за всех обитателей замка.
— Но…
— Никаких но! — торжественно возгласил Холмс, — поверьте мне, это одно из тех редких дел, разглашение которых не меньшее зло, чем самое преступление. Не любопытствуйте более, дорогой друг, и не пытайтесь приподнять завесу этой тайны. Так будет лучше для всех.
— Что ж, я верю вам, мистер Холмс, и благодарен вам за…
— О нет, я тут ни при чем! Совершенно ни при чем, уверяю вас! Я был всего лишь следопытом, и то недостаточно проворным, который пришел на место, когда все уже было кончено, и по остывшим следам воссоздал всю картину происшедшего; картину той смертельной схватки, в которой старый матерый волк уничтожил бешеного шакала.
И хотя Холмс закончил свой монолог и продолжать по всему не собирался, учитель не пошевелился. Он был погружен в глубокую задумчивость, я же со своей стороны не хотел прерывать столь естественной паузы, ненужными замечаниями, отлично понимая, что части всей этой удивительной головоломки должны встать на свои места и четко отпечатлеться в сознании, не говоря уже об изрядном эмоциональном потрясении которое тоже должно было как-то устаканиться. Все это я испытал на себе не раз. Часы на камине неспешно отстукивали минуты, а мы в этой уютной тишине каждый по своему, приводили в порядок свои впечатления связанные с делом Фатрифортов. Хорошо знакомое чувство: спектакль с блеском завершен, но финальная сцена не отпускает. Хочется немного помедлить, пропитаться до конца тонкой и волнующей атмосферой драмы и осмыслить ее итог. Минуты будто нарочно замедляют ход и занавес не спешит падать. Наконец опомнившись, учитель вскочил с места, сдернул очки, и в глазах его будто сверкнула молния.
