Шерлок Холмс и страшная комната. Неизвестная рукопись доктора Ватсона - [59]

— Вполне!

— Ну, и…

— Тайна такова: тот, кто войдет в эту комнату, назад не выйдет ни живым, ни мертвым.

— И это все???

— Все.

— Так ты не открыл мне тайну, Читатель, а только еще больше напустил туману.

— Чего же ты хочешь — за что купил, за то и продаю.

— Ну хватит сказок! На месте разберемся. Давай показывай.

— Погоди, Глаз, может, прежде обследуем подвал. Ведь я все время говорил про тайник в подвале.

— Подвал никуда от нас не уйдет. Показывай эту треклятую комнату.

Я поломался еще для вида, а там, взяв свечу, с осторожностью повел бандитов на третий этаж. Хотя осторожничал я напрасно, шума мы производили не более, чем наши тени, скользившие за нами по пятам. К тому же за окнами шумел ветер и в старых рамах дребезжали стекла.

Увидев дверь, Пудель хмыкнул, но промолчал, он вообще не любил открывать рта при своем патроне, а я, напротив, зачастил, будто с отчаяния:

— Говорю тебе, Глаз, я не хочу попасть в ловушку из-за своего или чужого любопытства. Ты еще не выслушал мой план, а уже лезешь, очертя голову, в сомнительную авантюру, потому… потому, что просто не знаешь, ЧТО ЭТО ЗА КОМНАТА!

— Вот и расскажи мне про нее, а я послушаю.

— Чего тут рассказывать, — буркнул я недовольно, — открыть ее — дело безнадежное, я уж пытался. Открывается же она сама собой и только в полночь. Но когда она так открывается, меня туда уже не тянет.

— И почему же?

— Какое-то шестое чувство меня останавливает…

— Ха! Пресловутое шестое чувство?

— Да, пресловутое шестое чувство.

— Какие мы, однако, чувствительные, — пытался свести все к шутке Бен Глаз.

— Думаю, это чувство самосохранения, — произнес я внушительно.

И хотя тень страха явно пробежала по лицу бандита, остановиться он уже не мог.

— Эй, Пудель, тащи железки.

— Говорю тебе, Глаз, я не однажды пытался ее открыть!

— Не слишком ли ты о себе возомнил, Читатель, если думаешь равнять себя со мной. Отойди и не мешай.

Я отошел в сторону. Ведь отмычки против засова бессильны, и я ждал, пока Глаз в этом убедится.

— Это обыкновенный фиговый замок, который открывается ногтем, но там, похоже, засов.

— Да. По всему, это механизм, и он напрямую связан с часами на замковой башне и открывается сам собой только в полночь с последним боем часов, — поддакнул я нервно.

— Как в страшных сказках?

— В точности так.

— Значит, на сегодня мы опоздали. Хорошо, придем сюда завтра, в полночь и разберемся, к чертовой бабушке, с этой паршивой каморкой.

И тут, зная его нрав, я начал свою атаку.

— Послушай, Глаз, мы только потеряем с ней время, ничего хорошего из этой затеи не выйдет, я предлагаю сначала осмотреть подвал и поискать тайник там. — Я знал, что Глаз терпеть не мог ничьих советов и подсказок и делал всегда противоположное предлагаемому. В этом смысле он был вполне предсказуем. На этом я и сыграл. Чем больше я его отговаривал от «Страшной комнаты», предлагая подвал, тем уверенней он стремился сделать по-своему и начать со «Страшной комнаты». — Ты клялся, Глаз, не заходить в эту комнату, а клятва ведь не пустой звук!

— Для меня, Читатель, самый пустой из всех звуков. Ха-ха-ха!

— Что ж, во всяком случае, ты предупрежден. И Пудель тоже: …тот, кто туда войдет, оттуда уже не выйдет ни живым, ни мертвым, а перед смертью увидит дьявола во плоти…

— Небылицы тетушки Фелиции! — засмеялся бандит. — Будь я проклят, если завтра же не переночую в твоей «Страшной комнате» и развею в дым эту суеверную басню, — прибавил он тихо и зловеще.

Что ж, этим он сам подписал себе смертный приговор. Его самоуверенность, в конце концов, сыграла с ним злую шутку, а меня хоть в какой-то мере освободила от ответственности за мою клятву. За клятву: больше не убивать. Привычка к осторожности принудила все же бандитов поселиться не в замке, как намеревался Бен Глаз, а в старой привратницкой, достаточно удаленной от замка и надежно укрытой зарослями, куда я и принес им по темноте истребованный провиант и одеяла.

Целый день они отсыпались, во всяком случае, ничем не выдавали своего присутствия, а незадолго до полуночи я зашел за ними. Луна в это время ушла за башню, и нас скрывала глубокая тень. Ветер насвистывал тоскливую мелодию, заглушая все прочие звуки. Деревья гнулись и раскачивались из стороны в сторону, как усталые путники, бредущие на ночлег. Мы вошли в замок при первых ударах башенных часов и двинулись, как пишут в романах, навстречу своей судьбе. Бен Глаз шел первым, неся свечу. Я шел следом. Пудель замыкал шествие. Мы поднялись по лестнице на третий этаж. Лунный свет серебрил частые переплеты высокого окна и дальнюю часть длинного коридора. Остальное золотым светом заливала наша свеча, и тем заметней был призрачный синий свет, разливавшийся из-под таинственной двери. Мы остановились. Болтать никому не хотелось. Чудовищное напряжение сковало мне не только тело, но, казалось, и душу. Я боялся, что ловушка, приготовленная для этих кровожадных шакалов, по какой-нибудь глупейшей случайности не сработает. Пламя свечи то замирало, то разгоралось, и от этого черные тени, как черные змеи, ползали по ненавистным мне лицам, а в это время в доме безмятежно спали самые дорогие мне люди, и я должен был любым путем отвести от них эту лютую беду. Пудель шепотом отсчитывал бой, ритмично встряхивая пятерней и поочередно разгибая пухлые пальцы, точно судья в боксе. Семь… восемь… девять… Физиономия его при этом блестела от испарины, большие навыкат глаза беспрерывно ворочались, как у механической куклы, и в них читался плохо скрываемый страх, казалось, возраставший с каждым ударом часов. Бен Глаз по виду был спокоен и, похоже, интересовался только своим перстнем, который, отражая разом и свечу и луну, сверкал, как колдовской. Предчувствовал ли он что-либо, не знаю, но красивые его черты скривились в адском презрении ко всем и вся. Презрение это пересилило в нем страх, лишило остатков осторожности, сделав его таким самоуверенным и беспечным. С последним ударом часов на главной башне все мы поневоле замерли возле роковой двери… Тогда Бен Глаз, пнув ее ногой, проговорил, будто заклинание: