Шерлок Холмс и страшная комната. Неизвестная рукопись доктора Ватсона - [61]

— Не брошу. Клянусь Богом.

От такого непомерного напряжения он сразу обмяк и затих, а меня вдруг пронзила столь острая жалость к несчастному, что сердце захлебнулось, как от удара под дых. Не знаю уж как, но все мое отвращение к этому человеку мгновенно испарилось. Теперь мне хотелось только одного, чтобы он остался жив и не мучился бы так сильно.

Требовалось незамедлительно помочь несчастному, а для этого определить, что с ним.

— Где у тебя… болит? — задал я глупый вопрос и получил на него исчерпывающий ответ.

— Вез-де-е…

Тогда я стал тихонько его ощупывать. По временам он стонал, не сильно, как будто бы сил на стон не хватало. Голова его была липкой от крови, одна рука вывернута, похоже, вывихнута, другая здоровая, но, видно, ослабленная ударом, то и дело цеплялась за меня, судорожно и вяло, как рука старика. Наконец я дошел до ног. И тут он взвыл. Я понял, что обе они сломаны в лодыжках. Теперь он выл беспрерывно, как пес на кладбище, и облегчить его мучения не представлялось возможным. Жалкий этот вой перемежался такими угрозами и руганью, что мне пришлось оставить первоначальное свое намерение перенести его в дом, и я побежал через парк за конюхом. Растолкав сонного Пита, я попросил приготовить побыстрее лошадь и подъехать к восточному крылу, сам же сбегал в привратницкую, захватил оттуда матрас, плед и непочатую бутылку джина и бегом вернулся к раненому. Он неподвижно лежал с закрытыми глазами, все в той же нелепой позе, только не было уже ни ругани, ни хрипов, ни стонов. Я замер над ним, всматриваясь в неподвижное, бескровное лицо, пытаясь определить, на котором он свете, и страшась самой этой определенности. Ужас разливался во мне ледяной волной. Неужто умер?! Острая тоска пронзила мне душу. Я содрогнулся, как не содрогался еще никогда в жизни, хотя мертвецов перевидал достаточно, и, поверите ли, почувствовал такую горечь, будто это был мой единственный брат, а теперь вот его нет. Дрожащей рукой отвел я липкую черную прядь с его одеревенелого лица и окликнул протяжным окликом, каким возвращают не слишком далеко ушедшего:

— Э-э-эд! Э-э-эд…

Никогда не забыть мне той томительной минуты, пока он возвращался из небытия.

Наконец Пудель очнулся. И казалось, в это мгновение боль ослабила свою мертвую хватку, потому что он посмотрел на меня вполне осмысленно, губы его растянулись в подобие улыбки, глаза сверкнули и он проговорил тихо, но очень веско:

— Не дрейфь, Читатель. Нас им… не повесить!!!

Невозможно описать, что почувствовал я тогда. Радость, как бешеный конь, заскакала внутри меня и я с трудом удержался чтобы не запеть во все горло или, напротив, не разрыдаться в голос, как молодая вдова! Но взяв себя в руки, я принялся действовать быстро, четко и осторожно. Приподняв Пуделя за плечи, я дал ему джину, и он с жадностью стал причмокивать из бутылки, точно больной ребенок морс из рук нянюшки. Опасаясь, однако, чтобы джин не спровоцировал новое кровотечение, я решил вовремя забрать бутылку — не тут-то было! Здоровая рука Пуделя неожиданно налилась такой отчаянной силой, что мне это просто не удалось. Так или иначе джин сделал свое дело — раненый надолго утихомирился. Тут подъехал Пит-конюх. Не знаю, как бы я управился без этого детины. Мы переложили Пуделя на матрас и с неимоверными усилиями перенесли его в карету, в просторный старый брум[20]. Было похоже, что на матрасе мы несем бронзовый памятник Веллингтона… вместе с конем и пьедесталом. Из свернутого пледа я соорудил раненому подушку и приказал Питу ехать в Лондон, но не слишком быстро. Дорога эта была бесконечной и унылой. Луна то и дело заглядывала в карету и только усиливала ирреальность происходящего. Странно вывернутая поза несчастного, его бледность, недвижность, стоны и хрипы, повторяющиеся с удивительной периодичностью, делали Пуделя похожим на огромную сломанную куклу, у которой и осталось-то всего, что роскошный парик да примитивный механизм, имитирующий голос.

Уже рассвело, когда мы добрались до Мортимер-стрит. Положив больного в сторожке садовника, я поручил его попечению Пита, так как старого Сэма мы решили пока не тревожить всем этим. Переодевшись, я взял кеб и отправился в ближайшую к нам больницу «Хаус оф мерси», откуда привез врача и самого здорового санитара, какой нашелся. Врач не задал ни одного лишнего вопроса: во-первых, место, куда его вызвали, было более чем солидное, цена за визит превосходила все его ожидания, а потом — эка невидаль — пьяный работничек, сорвавшийся с лесов, а по всему это так и выглядело. Он осмотрел больного.

— Дело плохо.

— Плохо??? — я вообразил, что это смертный приговор Пуделю, и, видимо, сильно переменился в лице, потому что доктор принялся меня энергично успокаивать.

— О, вы не поняли, непосредственной угрозы жизни нет! Позвоночник не затронут, а организм у раненого на диво крепкий. Но вот ходить он уже не будет. Это точно. Ноги его в страшном состоянии. Рука была вывихнута, но я ее вправил. Имеется опасность со стороны головы, но тут заранее ничего не скажешь — последствия сотрясения совершенно непредсказуемы. Раны сильно загрязнены и много потеряно крови, а это может дать серьезные осложнения. Больного необходимо немедленно доставить в больницу. Советую в Чарингкросскую и обратиться прямо к доктору Саймсу. Он специалист своего дела и мой друг, и поскольку ампутация ног неизбежна, то и тянуть с этим не стоит. А уж на излечение привозите к нам в «Хаус оф мерси» — у нас, по крайней мере, тихо и просторно.