Шерлок Холмс и страшная комната. Неизвестная рукопись доктора Ватсона - [52]
— Говорю вам, друг мой, успокойтесь. Камердинер пришел к нам с этой тетрадью совершенно добровольно. И заметьте, решил раскрыть нам свои карты раньше, чем был приперт нами к стенке. Так сказать, сдался на милость победителей, прежде чем был побежден.
— Сдался? А если так же легко, как сдался, он передумает?
— Не передумает.
— Но почему? Откуда такая уверенность, Холмс!
— Это ведь не поспешно нацарапанная записка, Ватсон, а толстая рукопись. Очевидно, прежде чем предпринять подобный труд, ее автор взвесил все за и против, да и здесь не метался в сомнениях, а спокойно предавался чтению, как человек, принявший непоколебимое решение. А ведь мог и вовсе не приходить.
— Но помилуйте, зачем же ему сдаваться на милость победителя, если он так успешно до сих пор маскировался? Это просто нелогично, Холмс! Глупо и нелогично с его стороны! Другое дело, если он не виновен.
— И еще как нелогично, и еще как глупо, учитывая его козыри! А виновен он вне всякого сомнения. Но именно это меня в конце концов и убедило. Его поступок неординарен, неужели вы не видите?
— Я уже ничего не вижу и отказываюсь что-либо понимать!
— Ну, представьте себе ситуацию, Ватсон, хотя бы в шахматах: я случайно делаю промах, очень выгодный для вас, но вместо того, чтобы этим воспользоваться и выиграть вчистую, вы спокойно пропускаете свой ход и проигрываете. В шахматах так не бывает, да и в жизни бывает нечасто. Этот человек должен быть либо глупым, чрезвычайно глупым, фантастически глупым. Либо очень мудрым, которому проигрыш в данном случае предпочтительней выигрыша. Но глупость я решительно отмел, ведь садясь играть в те же шахматы, вы, прежде всего, оцениваете уровень противника и не сядете играть с каким-нибудь троглодитом. А я оценил своего противника сразу и очень высоко, и считать его поведение глупостью не имею оснований. Так что не отвлекайте меня, Ватсон, в ближайшие… — Холмс приподнял зеленую тетрадь и пролистнул большим пальцем ее страницы, оценивая объем… — в ближайший час. — но, видимо, заметив что-то в моем лице, спохватился: — Ах, простите, дружище, я конечно же неисправимый эгоист.
Будьте добры, сядьте здесь, и если вам угодно, прочтите это вслух, — он передал мне рукопись, а сам прикрыл глаза по своему обыкновению и приготовился слушать. Я же, накинув на плечи свою домашнюю куртку, уселся наискосок от него и, раскрыл таинственную тетрадь.
Глава седьмая
Таинственный читатель
Крупный и размашистый почерк рукописи характеризовал писавшего как человека энергичного, ловкого и решительного. Окончательно заинтригованный я принялся читать вслух:
— «Обращаюсь лично к Вам, многоуважаемый мистер Холмс! Я решил поведать о себе все до конца, будучи принужден исключительными обстоятельствами, о которых Вы узнаете из исповеди, лежащей перед Вами. Это единственное теперь, что я намерен противопоставить своей судьбе. Я мог бы еще долго продолжать свою игру и, уверяю Вас, шансы мои к этому очень неплохие. Но не могу рисковать вверенной мне чужой тайной и спокойно дожидаться, пока оповещенный Вами Скотленд-Ярд начнет бороздить наши окрестности. Целиком полагаюсь на Ваш здравый смысл и на Ваше благородство. Будьте Вы и доктор Ватсон, двумя свидетелями моей жизни.
Итак, вот моя жизнь без прикрас и без тайн.
Вы, джентльмены, несомненно, слышали о Гарри Дребадане, которого шесть лет тому назад повесили со всей его бандой. Точнее сказать, из одиннадцати бандитов трое все-таки уцелели. И каждый по своей особой причине. Бен Глаз за три дня до того отбыл на континент к своей французской родне по случаю какого-то грандиозного юбилея. Эд Пудель был сражен инфлюэнцей и потому не принял участия в роковом деле. Ну, а Билл Читатель попросту зачитался. Чего ж и удивительного, что Читатель зачитался? Увы, джентльмены, перед Вами Билл Читатель, что называется, собственной персоной.
От своих родителей, скромного портлендского клерка и дочери бедного лондонского книгопродавца, унаследовал я великую страсть к чтению. Читал, что ни придется и где ни придется, потому прозвище свое получил еще в детстве, и оно сопровождало меня всю жизнь. По смерти моих родителей, сначала матери, а вскоре и отца, я был предоставлен сам себе, так что с тринадцати лет был уже вольный, как морской ветер. Где я только не был и чего только не повидал! Побывал в Америке, посидел в тюрьме, а тридцати шести лет попался на глаза Гарри Дребадану и с тех пор застрял у него. Чем я его привлек, не знаю, собой я был не ахти, не Геркулес олимпийский, худой и сутулый, и уже не такой молодой, но кулак мой бил, как молот, потому и от чтения меня редко кто отрывал. Гарри крепко держал свою банду. Попасть к нему было не так легко, а уйти — просто невозможно. Его ненавидели за жестокость, хотя, надо отдать ему должное, добытое он делил честно, рисковать зря не любил и по мелочам никого не притеснял. Но выйти из его банды можно было разве только на тот свет. Оттого положение наше было в полном смысле безвыходное, и, чтобы не сойти с ума, большинство бандитов запойно пили, ну а я запойно читал. Книги для меня были той соломинкой, которая помогала еще кое-как держаться на плаву, не давая мириться со страшной действительностью, и, что важнее всего, они вселяли в меня надежду. На что именно? Да на какую-то совсем другую жизнь.
