Шеридан - [78]

Но вечером 30 апреля Фокс, спеша замять всю эту историю, совершает оплошность. Он заходит слишком далеко. «Выступая непосредственно по поручению принца Уэльского», он уполномочен заверить его величество и министров его величества «в том, что факт, о котором идет речь, вымышлен от начала до конца; он не только не имел места, но, как подсказывает здравый смысл, никогда и не мог иметь места».

Но Ролл, отметая все софистические ухищрения, упорно гнет свою линию. Пусть с юридической точки зрения этот брак и не мог иметь места, но ведь церемония бракосочетания могла состояться и без санкции закона. Фокс (быть может, вливший в себя к тому времени бутылки три вина) снова вскакивает с места и напропалую отрицает все и вся. Он опровергает «клеветнический слух, о котором идет речь, целиком и полностью, как с юридической точки зрения, так и с фактической». Выступив с этим полным и категорическим отрицанием, Фокс выходит за пределы порученной ему миссии и ставит Георга в чрезвычайно щекотливое положение.

Наутро принц с деланно беззаботным видом сообщает своей подруге неприятную новость и, сжимая ее руки в своих ладонях, восклицает: «Подумай только, Мария, что наделал вчера Фокс. Он явился в палату и отрицал, что мы с тобой — муж и жена. Слыхала ли ты что-нибудь подобное?» Мария молчит и бледнеет. Теперь вся Англия, каждая лавка эстампов будет выставлять напоказ ее позор. Ее доброе имя опорочено. Она грозится уйти от принца, если он не защитит ее честь, и негодует на Фокса, запятнавшего ее репутацию. Фокса она и раньше недолюбливала, а теперь, естественно, ее неприязнь переходит в ненависть. Она клянется, что никогда больше не скажет с ним ни слова, и все попытки сэра Филиппа Фрэнсиса помирить ее с Фоксом ни к чему не приводят. По ее словам, Фокс, выступив в палате общин с заявлением, сделать которое он не был уполномочен, смешал ее с грязью, словно уличную шлюху.

Принц посылает за Греем, который застает его нервно расхаживающим по комнате в состоянии крайнего возбуждения. Не мешкая, принц объявляет Грею, зачем тот понадобился ему. Грей должен дать какие-нибудь благовидные разъяснения в палате по поводу отрицания Фоксом факта бракосочетания, причем изменить формулировки опровержения таким образом, чтобы успокоить миссис Фицгерберт. «Чарлз, несомненно, зашел вчера вечером слишком далеко, — говорит принц. — Вы, мой милый Грей, объясните им это». На что Грей отвечает так: «Фокс, безусловно, полагал, что он уполномочен сказать все те слова, которые он сказал, и что если произошла какая-нибудь ошибка, то исправить ее сможет только его высочество принц, переговорив лично с Фоксом и уладив это деликатное дело с ним самим». Но принц меньше всего хочет обсуждать это дело с Фоксом. Грей отлично это знает и, подобно большинству друзей принца, радуется публичному опровержению факта его женитьбы, неважно, справедливому или ложному. Он указывает принцу на то, сколь пагубным будет для него продолжение дискуссии на эту тему, и решительно отказывается выполнить его просьбу. Этот отказ «огорчает, разочаровывает и сердит» принца. Он резко обрывает разговор и, бросившись на диван, бормочет про себя: «Ну ладно, уж Шеридан-то должен это сделать, даже если все прочие попрячутся в кусты». Принц так никогда и не простил Грею его отказа, и в его отношениях с Греем наступило охлаждение.

Возможно, для того чтобы отвлечься от забот и треволнений, обрушившихся на него в связи с этой историей, принц прибывает на бал, который дает на Олбермарл-стрит леди Хоуптун, вдребезги пьяным. Поначалу он держится в рамках приличий и смирно сидит «бледный как полотно», но, выпив за ужином полторы бутылки шампанского, принц стряхивает с себя оцепенение и становится на караул в дверях, к ужасу всех входящих и выходящих. Поймав в объятия герцогиню Ланкастерскую, он с громким чмоканьем целует ее. Потом он начинает задирать лорда Галлоуэя, грозя сорвать с него парик и выбить его фальшивые зубы, и совершает еще целый ряд аналогичных пьяных выходок, пока кто-то из спутников принца не вызывает его карету и чуть ли не силой заталкивает в нее дебошира. Бедная леди Хоуптун!

В конце концов Шеридан улаживает это дело в парламенте, подвергнув сомнению опровержение Фокса, «сделав тонкий комплимент даме, на которую, как это можно предположить, недавно намекали в парламенте», и похвалив палату за то, что она сочла ниже своего достоинства настаивать на расследовании, проведения которого она могла бы потребовать в свете поступков принца. Шеридан так искусно строит свою хвалебную речь, облекает в такую туманную форму все, кроме комплиментов, что миссис Фицгерберт удовлетворяется этим разъяснением и преисполняется признательности к оратору.

Впрочем, зрелое размышление заставляет умерить первые восторги. Лорд Окленд записывает в своем дневнике, что форма этого панегирика, похоже, противоречит его содержанию, тогда как язвительный Джордж Селвин, цитируя строку из «Отелло», замечает: «Мерзавец, помни, ее позор ты должен доказать!»[61] Но тактом Шеридана восхищаются, а миссис Фицгерберт приветствуют и восхваляют даже еще больше, чем прежде.