Шеридан - [55]
В эту пору Фокс вел спокойный, размеренный образ жизни, много читал, переписывался на литературные темы с Гилбертом Уэйкфилдом. В качестве четырех лучших литературных произведений века он называл «Исакко» Метастазио, «Элоизу» Попа, «Заиру» Вольтера и «Элегию» Грея. О Бэрнете он отзывался как о мастере исторической школы, произведениями Драйдена восхищался и помышлял об их издании. Зато не выносил прозу Мильтона и оставался равнодушен к стихам Уордсворта. Его кумиром был Гомер, сумевший сказать все. Фокс ежегодно перечитывал его поэмы, отдавая предпочтение «Одиссее», хотя и признавал при этом, что «Илиада» совершеннее. Еврипида он предпочитал Софоклу. «Если я начну выражать мои восторги по поводу Еврипида, — писал он, — я никогда не кончу». Снова и снова перечитывал он «Энеиду», особенно ее трогательные места. Тогда же Фокс начал писать свою «Историю революции 1688 года», но работа продвигалась крайне медленно, капля по капле. Он частенько читал вслух своей жене, чье общество по-прежнему было ему приятно и интересно. Он придирчиво следил за тем, чтобы все оказывали миссис Фокс должное уважение, придавая подобным соображениям, как утверждали окружающие, непомерно большое значение. Фоксу нравилось делать вместе с женой покупки. Сэр Гилберт Эллиот был весьма изумлен, когда встретил супругов Фокс, направляющихся в лавку, чтобы приобрести дешевый фарфор, и отметил, что оба они весьма бережливы.
Другой гость застал Фокса недвижимо распростертым на траве — оказывается, он хотел обмануть птиц, притворившись мертвым. Любовь в шалаше так же естественно пришлась ему по вкусу в пятьдесят лет, как Ньюмаркет, парламент и ночные бдения за карточным столом — в двадцать пять.
Гиббон говорил, что Фокс сочетал в себе способности незаурядного государственного мужа с мягкостью и простодушием ребенка. И добавлял, что Фокс, как никто другой, был совершенно свободен от скверны недоброжелательства, тщеславия и лживости. Но лучше всего сказал о нем Берк, просто и емко: «Это человек, достойный любви...»
Впрочем, мнения бывают разные. В разговоре с сэром Уолтером Фаркхаром Джордж Селвин заявил: «Гений — понятие неопределенное. Я не считаю человека действительно способным, если он не достиг той цели, к которой стремился, неважно, на каком поприще. Возьмем Чарлза Фокса. У него было три страсти: азартная игра, политика, женщины. Он с головой ушел в игру и почитал себя умелым картежником, но просадил в карты огромное состояние, едва достигнув совершеннолетия. Его заветной целью была власть, но ему ни разу не удавалось удержать ее хотя бы на год. Он мечтал блистать в свете как галантный обольститель и женился на шлюхе».
Ни способности, ни даже голоса избирателей погоды в политике не делали; политика зиждилась на коррупции и покровительстве. С 1688 года у кормила правления Англии стояли представители знатных вигских семейств, для которых государственная власть была не более как средством получения доходных должностей для себя и для своих родственников. Должности переходили от отца к сыну, словно дело касалось не политики, а портняжного ремесла. Посты и теплые местечки раздавались по возможности на семейной основе, а в случае необходимости предоставлялись в виде взятки.
Крупных партий фактически не существовало, были лишь их осколки — клики сторонников и противников короля, группировавшихся вокруг того или иного политического патрона. Не заболей Чэтам подагрой, может, и не было бы никакой американской войны. Но разыгравшаяся у Чэтама подагра дала возможность проявить себя всем политическим атомам[42], и они резво забегали туда и сюда, тяготея либо ко двору, либо к семействам, готовым платить за услуги. Ведь если политический претендент на должность Чэтама не окажется ставленником короля, то, значит, он будет креатурой Гренвиллов или Рокингемов, Графтонов или Ричмондов, Ратлендов или Бедфордов, Бентиков или Кавендишей.
На политическую авансцену вышли двое давнишних сподвижников Чэтама: друг короля лорд Норт, добродушный, приятный в обхождении, готовый всех примирить, и лорд Шелберн.
Секрет влиятельности Норта как министра заключался не в заискивании перед королем, а в исключительно тактичном обращении с палатой. Норт обладал на редкость грубой, неказистой, непривлекательной наружностью. Большие, постоянно вращающиеся глаза навыкате (притом крайне близорукие), огромный рот с толстыми губами и надутые щеки придавали ему сходство со слепцом трубачом. Но за этой топорной внешностью скрывалось много полезных талантов. Норт отличался остроумием, дружелюбием и крепким природным здравым смыслом. Самым большим его пороком была лень, самым серьезным недостатком — нерешительность. Он вел себя одинаково нерешительно и на светских и на политических сборищах. Тем не менее он повсюду был желанным гостем.
