Шеридан - [53]

В конце концов Берк стал таким восторженным адептом монархической власти, что не мог спокойно спать, если не предавался на сон грядущий размышлениям о том, что король имеет законное право выдернуть у него из-под головы подушку.

Утверждали, что консерватизм Берка имел по большей части эмоциональный характер, ссылаясь, например, на известный пассаж из его «Размышлений о французской революции», начинающийся словами: «Лет шестнадцать-семнадцать назад я лицезрел в Версале королеву Франции, тогда еще жену дофина, и, поверьте, никогда прежде не появлялось под французским небом столь неземного, столь прелестного видения! Звезда ее тогда только что взошла над горизонтом, и сама она, излучавшая искрометную радость жизни, благородство и веселье, была подобна сверкающей утренней звезде. Как украшала она, как освещала высокий небосвод, где свершалось ее восхождение! О, как трагически закатилась ее звезда! Только человек с каменным сердцем мог бы бесстрастно рассматривать историю этого подъема и падения!» и т. д. и т. п. Сэр Филипп Фрэнсис назвал все эти рассуждения «полнейшей нелепостью». Впрочем, Филипп Фрэнсис был снедаем злобой и завистью: его терзала мысль о том, насколько лучше, чем Берк, сумел бы он провести дело по обвинению и привлечению к суду Хейстингса.

Фокс жалел угнетенных, потому что был человеком большой и отзывчивой души; Берк жалел угнетенных, потому что интересовался изучением человечества. Один приобретал поклонников, другой имел друзей.

Берк укоротил свои дни в результате злоупотребления рвотными средствами. Он то и дело искусственно вызывал у себя рвоту, пощекотав в горле пером. Ему казалось, что таким образом он сможет избавиться от мучившей его тяжести в груди.

2

 У Фокса была внешность кабатчика. Это был толстый, смуглолицый и черноволосый человек с косматыми бровями. Однако в его жилах текла кровь Веселого монарха[37]1. О том, что он — Стюарт, напоминали ему даже имена, полученные им при крещении — Чарлз и Джеймс[38]. Будучи потомком королей и радикалом по убеждениям, он повесничал вместе с принцем Уэльским и поклонялся Робеспьеру.

С младых ногтей он отличался веселым нравом, оригинальным, даровитым умом и талантом располагать к себе людей. Он обладал добродушнейшим, отзывчивым и бескорыстным характером. Наделенный от природы огромными способностями, исключительной сообразительностью и цепкой памятью, он сочетал свою кипучую энергию с привычкой браться за все дела. Он был, по его собственному признанию, чрезвычайно старательным человеком и, даже занимая пост государственного секретаря, писал прописи для учителя чистописания, с тем чтобы улучшить его почерк.

Фокс получал истинное наслаждение от литературы и искусства; он обладал даром проницательного критика и отменно тонким вкусом. С привычной легкостью, ради собственного удовольствия умножал он свои филологические познания, никогда не забывая раз усвоенного. Когда кто-то стал оспаривать в его присутствии подлинность одной строки из «Илиады» на том основании, что она-де написана иным размером, нежели вся поэма, Фокс привел «знатока» в замешательство, процитировав на память еще два десятка строк, написанных тем же размером. Ему было бы впору беседовать о нетленной красоте, величии и пафосе Гомера с самим Лонгином[39], об изображаемых Гомером людях — с самим Аристотелем, а о его дактилях, спондеях и анапестах — с каким-нибудь знатоком поэзии. Чтение любимых авторов, греческих, римских, английских, французских, итальянских, а в более позднюю пору жизни также и испанских, постоянно было для него отдыхом и утешением. Он любил говорить, что поэзия — «это в конце концов высшее благо на свете» и что ему по сердцу все поэты. Спору нет, государственная деятельность — занятие почтенное, но ведь поэзии покровительствуют семь муз, и ни одна из муз не покровительствует ораторскому искусству.

По-французски он говорил так же свободно и правильно, как на родном языке. Лишь два француза критически отзывались о его произношении — Наполеон и Талейран. В совершенстве владел

Фокс и итальянским. Встав из-за карточного стола, за которым он в упоении азарта играл в «фараон», Фокс безмятежно погружался в чтение Данте, Ариосто и Тассо либо штудировал Гвиччардини и Давилу[40]. Из всех итальянских поэм он больше всего любил «Неистового Роланда». «Заклинаю тебя, — писал Фокс своему другу Фицпатрику, — учи поскорее итальянский, чтобы читать Ариосто. Насколько я понимаю, на итальянском языке написано больше истинно поэтических произведений, чем на всех других языках, вместе взятых. Поспеши прочесть все эти вещи, дабы стать достойным собеседником просвещенных христиан».

Фокс посетил Вольтера на его вилле у Женевского озера. Старец принял гостя весьма любезно, угощал его шоколадом и даже взял на себя труд рекомендовать ему некоторые из своих писаний, противоборствующих влиянию религиозных предрассудков. «Вот книги, — сказал ему патриарх, — которые следует взять на вооружение».

Фокс любил прогулки, физические упражнения и много двигался даже после того, как очень располнел. Он прилагал большие усилия, чтобы овладеть актерским мастерством, стал превосходным актером-любителем, и долгое время игра на сцене оставалась одним из любимых его развлечений. Его отец, лорд Холланд, воспитывал своих детей в духе полного пренебрежения нравственностью. К сожалению, дети усвоили его уроки, и Фокс с ранних лет приобрел привычки повесы и мота. В юности он отдал щедрую дань щегольству и был признанным законодателем мод среди франтов-макарони. После поездки в Италию Фокс вместе со своим кузеном отправились на почтовых из Парижа в Лион затем лишь, чтобы выбрать выкройки для камзолов. В Лондон он явился в ботинках на красных каблуках и в парике, напудренном синей пудрой. Иной раз он и в палату общин приходил в шляпе с пером.