Шеридан - [46]

Даже многоопытные ветераны сцены крепко подумали бы, прежде чем брать на себя такую ответственность, сопряженную со столькими заботами, волнениями и опасностями. Шеридан то ли не замечает опасностей, то ли просто игнорирует их. Он берется за работу, изобилующую трудностями, сложностями, скрытыми опасностями и требующую деловой хватки, расчетливости, упорства, хладнокровия и трезвой проницательности, то есть как раз тех качеств, которыми Шеридан не обладал ни в малейшей степени.

Сезон волей-неволей приходится начинать с репертуара, унаследованного от Гаррика: с нескольких трагедий, похожих на комедии, и комедий с трагической развязкой. Вплоть до начала 1777 года Шеридан не имеет свободы выбора. Но все это время он трудится над «Школой злословия», снова и снова шлифуя пьесу, пока не доводит ее до полного блеска.

Как-то раз к Шеридану является с заискивающим видом Камберленд — вечно попадающий впросак, ничего не прощающий и ничего не забывающий Камберленд, драматург сентиментальной школы — со шляпой в одной руке и со своей очередной бессмертной трагедией — в другой. Шеридан зевает над пятым актом и, извинившись, говорит, что не спал две ночи подряд; Камберленд, ничтоже сумняшеся, приписывает эту зевоту разгульному образу жизни.

С актерами не оберешься хлопот: то они сказываются больными, то шумно требуют прибавки к жалованью. Или, что еще хуже, ударяются в амбицию. Тщеславие автора вошло в поговорку. Но разве может оно идти в какое-либо сравнение с тщеславием актера? Это же небо и земля! Ведь автор, в конце концов, тщеславен только в одном, актер же тщеславен буквально во всем. Шеридану приходится безуспешно убеждать какого-нибудь отъявленного плута самого жуликоватого вида, решившегося попытать свои силы на подмостках, что он — не «чекан изящества, зерцало вкуса»[34]; или какого-нибудь горе-певца, завывающего по-собачьи, что он — не второй Рубини.

Вообще неприятностей — хоть отбавляй. Суфлер Хопкинс приходит с жалобами на затянувшуюся подготовку декораций, на проволочки с постановкой пантомимы, на срывы в спектакле «Много шума из ничего». Вдобавок ко всему семейство Уолполов возобновляет свое давнее требование об уплате ему аренды. Корона Друри-Лейна, которая и всегда-то была нелегка, оказалась поистине тяжкой ношей для нового короля. К счастью, королевой стала такая женщина, как миссис Шеридан. Она ведет бухгалтерские книги, читает пьесы, помогает репетировать песни и сглаживает возникающие разногласия.

Шеридан проходится своим пером по нескольким пьесам, по собственному усмотрению подправляя и сокращая их. Так, пьеса, озаглавленная «Занятные происшествия», получает название «Художник, или Любовь в мансарде», а некоторые ее действующие лица обретают новые имена. Например, сэр Грегори Грейлав становится сэром Лайонелем Лейтлавом. Монолог сэра Лайонеля, начинающийся высокопарной фразой: «Какая жалость, что я не подпал под сладостные чары любви раньше! А теперь лето прошло...» и т. д., Шеридан переиначивает так: «Да, слишком поздно для нас обоих. Лето прошло». В другой пьесе, комической опере, Шеридан пишет на полях: «Молодой солдат Альберт требует коня, чтобы проехать три мили в поисках своей любовницы! Сделайте расстояние подлиннее».

Шеридан не только подправляет пьесы, но и перелицовывает их для постановки на сцене: взяв за основу пьесу Ванбру «Неисправимый», он дает ей новое название — «Поездка в Скарборо» — и новую сценическую редакцию, более отвечающую утонченным вкусам тогдашней публики. «Поездка в Скарборо», впервые показанная зрителям 24 февраля 1777 года, была встречена на премьере градом критических замечаний и даже свистками. Тем не менее спектакль прошел девяносто девять раз и принес 1400 фунтов дохода.

В шутливом прологе высмеиваются прически дам. Герцогиня Девонширская тотчас же появляется в ложе с громадным плюмажем из розовых страусовых перьев на голове, чтобы ни у кого не оставалось сомнений в том, что пролог прологом, а прическа ее светлости — подлинный бонтон. Эта акция поднимает пирамиду волос, газа и перьев на головах модниц еще на несколько этажей. Возведение этого сооружения требует стольких трудов, что на ночь щеголихам приходится надевать чепцы соответствующих размеров, прикрепляемые к прическе с помощью длинных черных шпилек. Ложиться спать с двадцатью четырьмя большими шпильками в волосах — обычное дело. Когда знатные дамы едут на спектакль в Друри- Лейн, на пол кареты ставят для них специальные скамеечки: из-за высоких причесок они не могут сесть на обычные сиденья.

Второй Конгрив расстается со своим жилищем на Орчард-стрит. Пример отца, то жившего на широкую ногу, то терпевшего нужду, научил Ричарда смотреть на деньги как на редкое благо, которым надо пользоваться, пока возможно. Поэтому он переезжает в жилище побогаче на Грейт-Куин-стрит. Здесь, по соседству с Друри- Лейном, он прожил три года, вплоть до избрания его в парламент. Став членом парламента, Шеридан перебирается на фешенебельную Гровнор-плейс. Но миссис Шеридан не нравится Гровнор-плейс, и супруги переселяются в большой особняк в Хестоне, близ Хунслоу. К концу 1781 года они снимают особняк в Харроу, а затем, пожив недолго, пробы ради, на Лоуэр-Брук-стрит, они обосновываются на Брутон-стрит у Беркли-сквер, совсем рядом с Чарлзом Фоксом, обретающимся на Саут-стрит, и неподалеку от герцогини Девонширской. Тут они оседают надолго, пока Шеридан одним махом не снимает дом на Гровнор-стрит, загородный особняк в Айлуорте и большой коттедж в Уэнстеде. Вообще переезжать с квартиры на квартиру — его страсть, но он подолгу не задерживается на одном месте: Шериданы живут то на Хертфорд-стрит, то на Джермин-стрит, то (несколько дольше) на Джордж-стрит, потом на Уимпол-стрит, Кавендиш- сквер, снова на Джордж-стрит и, наконец, снимают два дома на Сэвайл-Роу и виллу в Барнсе.