Шеридан - [40]

Но порывы чувствительности чередуются в ее душе с приливами благоразумия. Джорджиана — прекрасная мать, которая заботливо растит и воспитывает своих детей, проявляя при этом большую проницательность и тонкое чувство юмора. В 1790 году, думая, что находится при смерти, Джорджиана обратилась к своему маленькому сыну с таким последним напутствием: «Будь мужественным, сынок, всегда говори правду». Она не только примерная мать, но и любящая дочь, которая чуть ли не ежедневно пишет письма- исповеди своей матери. В этих письмах она клянется исправиться, обуздать себя, уединиться от света. Она проливает горькие слезы по поводу неприятностей, причиненных ее эскападами.

Однако она по-прежнему и летом и зимой обедает в семь, ложится спать в три и нежится в постели до четырех пополудни; по утрам у нее случаются истерические припадки, а вечера она посвящает танцам; десять дней подряд она плавает, совершает прогулки на лошади, с упоением танцует, а следующие десять дней проводит в кровати.

На долгие годы она становится признанной законодательницей мод и вкусов, знаменитостью в сфере политики, в мире развлечений, в живописи. Среди модников почитается особым шиком иметь ее портрет, так что все гравюры с ее изображением распродаются нарасхват. Рьяные поклонницы перенимают ее маленькие недостатки, даже приобретенные в результате болезней.

Самые же большие ее недостатки — это молодость и жизнерадостность. От первого из них она избавляется с годами, от второго ее излечивают тяжелые переживания. Удобной мишенью для критики является ее любовь к нарядам. Не она ввела моду на плюмажи, но зато ни у одной другой женщины нет такого высокого и пышного плюмажа, как у нее. Эта поразительная причуда сразу же привлекает к Джорджиане всеобщее внимание, создает ей скандальную славу. Против нее ополчаются ядовитые перья памфлетистов с Граб-стрит и гораздо более ядовитые языки других знатных дам, претендующих на роль законодательниц мод. А это уже само по себе свидетельство полного успеха. «Ни о чем другом не говорят теперь так много, как о пышных туалетах дам, более уместных на сцене или в маскараде, нежели в обществе воспитанных, скромных людей», — пишет миссис Делани. Лондонские дамы приглашают своих заграничных подруг приехать и полюбоваться их плюмажами: «Мы прямо- таки подметаем небеса». Прически достигают небывалой высоты и украшаются перьями en rayons de soleil или le jardin anglais[28] — c розочками, фруктами, репками, желудями и картофелинами, причем платья отделываются аналогичным образом. В результате дама становится похожа на движущийся дом, но в общем и целом выглядит нарядно. Лорд Стормонт дарит герцогине Девонширской страусовое перо длиной в четыре фута. Это перо становится предметом жгучей зависти модниц и порождает дух бешеного соперничества. Но где же достать перья такой длины? Соперницы Джорджианы тщетно рыщут по всему Лондону, покуда им не удается уговорить владельца похоронной конторы продать им громадные колышущиеся плюмажи с верхушки его катафалка. Количество перьев в волосах дамы возрастает с шести до одиннадцати, а высота прически на валиках мало-помалу увеличивается с десяти дюймов до целого ярда над линией лба. При королеве Анне прически дам менялись, становясь то выше, то ниже. Теперь же, при королеве Шарлотте, прически растут с быстротой Вавилонской башни.

Все это будет происходить много позже 1774 года, но уже сейчас Джорджиану выводит из себя и толкает на капризы холодное равнодушие ее супруга, которому совершенно неведомы сильные чувства и которого только вист да «фараон» способны вывести из апатии, похожей на летаргический сон.

Герцог принадлежит к семье, члены которой славятся своей неразговорчивостью и любовью к уединению. Однажды герцог и его брат, лорд Джордж Кавендиш, остановились по дороге в Йоркшир на постоялом дворе. Их поместили в номере на трех человек. Две кровати с пологами на четырех столбиках предназначались для братьев; третья кровать стояла поодаль с задернутым пологом. Каждый из братьев поочередно подошел к этой постели и заглянул в щель между занавесками. Потом оба улеглись спать. Назавтра, уже в пути, один брат спросил другого: «Видел, кто лежал вчера в той кровати?» «Видел», — последовал лаконичный ответ. В кровати был мертвец.

Столь безучастное отношение к жизни является отчасти врожденной чертой характера герцога, а отчасти — приобретенной. Ведь уравновешенность — это хороший тон.

При всем том герцог — человек умный и образованный. Он большой знаток античной филологии. Когда у Брукса разгораются споры по поводу каких-нибудь стихов римских поэтов или пассажей из римских историков, к нему обращаются как к высшему авторитету, способному разрешить любой спор. А его глубокое знание Шекспира стало в среде знакомых притчей во языцех. Но нет у герцога никакого стимула, который побуждал бы его занять подобающее ему место в обществе. Он лишен всякого честолюбия. Когда его наградили почетным орденом на зеленой ленте, он лишь пробурчал, что зеленый кафтан пригодился бы ему больше.

Нельзя сказать, чтобы герцогу Девонширскому были вовсе чужды нежные чувства. Он отнюдь не был безразличен к обольстительным женским чарам. Но его явно не прельщали чары его красивой и обаятельной жены.