Шеридан - [33]

На Мэтьюза смотрят как на настоящего убийцу. «Появись он на улицах Бата, — писал Шеридан-отец, — его бы насмерть забили камнями. Если когда-нибудь он посмеет снова публично появиться здесь, от него станут шарахаться, как от чумного». Однако время — лучший лекарь, и пятьдесят лет спустя Мэтьюз, пользовавшийся популярностью в обществе и игравший в вист в лучших домах, почил в бозе все в том же Бате. Его жена, эта странная и молчаливая фигура на заднем плане, пережила своего мужа и унаследовала после него «все движимое и недвижимое имущество без малейшего изъятия».

В общем, история эта никого не порадовала, за исключением журналистов. Зато уж они вволю порезвились, обыгрывая эту сенсацию, чем доставили немало веселых минут пострадавшему. Просматривая в постели свежие газеты, Дик шутит: «Ну-ка, узнаем, жив я или умер».

Заметка в газете «Паблик адвертайзер», например, гласит: «Г-н Шеридан-младший, который дрался на дуэли с капитаном Мэтьюзом из-за Батской девы, полностью оправился от нанесенных ему ран, но больше не владеет правой рукой, простреленной в суставе».

Право же, сплетники Бата имели все основания побожиться вслед за Бобом Акром: «Клянусь клинками и эфесами... клянусь кремнями, полками и курками!»[25]

Услышав о дуэли, мисс Линли теряет голову от волнения. «Мой муж, мой муж!» — вырывается у нее. Восклицание это поразило всех присутствующих, но было потом приписано нечаянному испугу и вскоре забылось. Она пишет Шеридану нежные любовные письма. «Поверь мне, два дня я была сама не своя, но радостная весть о твоем выздоровлении вернула меня к жизни. О, любимый, дорогой мой, когда я тебя увижу? Не прошу тебя написать мне, потому что тебе, должно быть, еще больно держать перо... О, мой Горацио, до сих пор я и не знала, как сильно люблю тебя. Уверяю, если бы ты погиб, я непременно переоделась бы мужчиной и вызвала бы Мэтьюза на дуэль. Тогда я или последовала бы за тобой, или же отомстила за нас обоих... Да благословит тебя господь, мой милый Горацио, еще раз желаю тебе скорейшего выздоровления и счастья, обнимаю тебя, твоя Элиза».

Но любовной идиллии приходит конец. Отцы влюбленных решают расстроить их свадьбу, Линли — из желания обеспечить себе возможность эксплуатировать таланты своей дочери, Шеридан — из повышенного чувства чести. Мысль о том, что его сын свяжет себя с особой, чье имя вкривь и вкось склоняли в обществе, оскорбляет его достоинство. По правде же говоря, старина Шеридан прямо-таки не в себе оттого, что его сын может жениться на дочке скрипача, а Линли рвет и мечет при мысли, что его дочь хочет идти замуж за сына простого актера.

Положение влюбленных — самое незавидное. Видеться они могут только как знакомые. Линли берет у дочери обещание, что она никогда не выйдет замуж за Ричарда Шеридана, а Шеридан-старший запрещает своему сыну даже переписываться со своей любимой. Как раз в это время старого актера снова приглашают в Дублинский театр, и он вознамерился было взять с собой в Дублин всю свою семью. Элизу известие о готовящемся отъезде Дика в Дублин приводит в ужас. (Близится полночь, когда она, улучив момент, торопливо берется за перо.) «Как красива сейчас эта яркая луна на небе!.. Я чувствую, что с каждым днем моя любовь к тебе становится все крепче, все нежнее. Мысль о разлуке мне невыносима... О, любимый мой Горацио, что же станется тогда с твоей Элизой?»

Внезапно Шеридан-старший вновь меняет свое решение. Ему до смерти надоели эти Линли. Его дочери поедут во Францию, в Сен-Кантен, где найдут приют у его старых друзей. Неисправимый сумасброд Дик будет сопровождать их в путешествии через пролив. Планы старого актера меняются так же быстро и круто, как его настроения, и он перерешает все по-новому. Неисправимый Дик никуда не поедет. Он не заслуживает такой перемены обстановки. Он недостоин быть защитником и опекуном своих юных и добродетельных сестер. Но тут родитель узнает о тайных свиданиях Дика, о его письмах и стихах. На Дика обрушиваются страшные кары. Вон из приличного общества, вон из дома! Станешь учиться на адвоката! Будешь горько раскаиваться, посыпать главу пеплом! А сейчас поклянешься больше ей не писать, не говорить о ней и, уж конечно, не разговаривать с ней. Изгнание — вот его удел. Решение это окончательное и отмене не подлежит. Дика ссылают на ферму близ Уолтемского аббатства в далеком Эссексе, под присмотр семейства Паркеров, почтенных друзей дома, подальше от его богини, подальше от сестер. «Пусть-ка он поучится да поразмыслит о жизни, пусть почувствует, что его наказали». И разгневанный родитель отправляется один в Ирландию — зарабатывать на жизнь всему семейству.

ГЛАВА 6. ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ. РАЗМОЛВКА

«Два дня я провел в тоске и печали, — пишет Шеридан из местечка Фарм-хилл при Уолтемском аббатстве своему другу Томасу Гренвиллу, — и я совершенно убедился в том, что несчастный возлюбленный, если он любит по-настоящему, легче перенес бы разлуку с любимой где-нибудь в пустыне, чем в раю. Окажись я в пустыне, меня окружала бы со всех сторон одна сплошная, унылая, откровенная безрадостность. Ничто вокруг не напоминало бы мне о возлюбленной, ни один образ не вызывал бы представления о ней; больше того, я, честное слово, страшно радовался бы тому, что ее нет рядом и что ей не приходится делить со мной невзгоды. Но, очутившись в раю, я всякий раз при виде счастливой пары мысленно восклицаю: «Почему же мне навек заказано это счастье?» — и это настоящая пытка! Или, сидя в каком-нибудь дивном живописном уголке, я с грустью сетую: «Ах, почему ее нет здесь со мною?» — и дивный уголок для меня становится хуже пустыни. Заслышу ли я здесь музыку и пение, как тотчас меня пронзает мысль: «А ее пение и игру мне слышать не дано!» — и звуки музыки оборачиваются для меня стонами обреченного. Короче говоря, нет такого места, будь то самого прекрасного или, наоборот, совершенно ужасного, где бы меня не мучила мысль о том, как все осветилось бы кругом от ее присутствия... Я изнываю от тоски и сторонюсь людей. Почти все чувства во мне отмерли, жива одна лишь любовь. Amo, ergo sum — вот в чем нахожу я подтверждение своего бытия. «Я люблю, следовательно я существую». Поэтому мне не остается ничего другого, как сесть за стол и слагать гимны терпению». Впрочем, он не нарушает своего обещания отцу и не отвечает на письма мисс Линли.